Георгий по уши влез в их школьные дела, в сочинения, в студеную душу исторички, которая зовет подруг просто и доходчиво: "Мерзавки!"
Томительные ночи на кухне — как взрослые: она — в халате с бирманским иероглифом на спине, он — с нежностью глядит сквозь окно на стылые глаголи фонарей, заштрихованные весенним дождиком, боясь выплеснуть полное чувство и цедя его малыми каплями, словно скупец — в редких взглядах на любимое лицо.
Вечерами Георгий слушает Наталину "Аббу" сквозь настоящий "Филипс", иногда в супер-наушниках с регуляторами частот, жует настоящую жевательную резинку, ее не нужно экономить — пол-пластинки на Новый год, четверть на майские, остальное — на октябрьскую дискотеку. Еще он пробует "Тоблерон" — шоколад очень вкусный, с орехом — в виде продолговатой крыши, какие бывают в деревянных детских кубиках; крыша разделена еще на отдельные треугольнички, чтобы удобнее отламывать. И рядом — Наталя, его любимая, такая, господи, беззащитная в Москве, и их двоих укрывают настоящие стены — и студсовет не ворвется проверять, какого рода у вас отношения, и почему отношения зашли дальше положенных двадцати двух ноль-ноль.
Еще: Георгий влюбился до такой степени, что физическая близость казалась противоестественной — и не наступала. Словом — первая как первая. Ни думать, ни действовать. Смотреть.
Георгию не терпелось делиться таким своим счастьем, и он неумело адресовался к Шамилю:
— Шамик, вот у нее голос, да? Правда? Как клавесин.
— Ага, — отвечал Шамиль, в жизни не слышавший клавесина.
Шамиль заваливал сладостями. "Маленькая, дрянная конфетка", — говорила про "Бон-бон" Оля, а про шоколадные — "Мишку"? — говорила она, — "Мишку" не буду, там вафли. "Белку"? "Белку" сожру".
В апреле, поздним снегом на голову, вернулись до срока родители. Всякий знает, что такое возврат из-за границы до срока. Уже в девятнадцатом веке на такое смотрели с большим подозрением.
Наталя, подперев рукой щеку, ту самую, где ямочка была поменьше и чуть повыше (и волосы падали поверх руки), доверчиво рассказала грустную историю.
Отца подсидел друг и заместитель дядя Женя, Веркин папуля, он все шутил, говорит — долго сидишь в одной стране, а Верку отец в прошлом году устроил в МГИМО через зам-генерального "Разноэкспорта" (эти сухие наименования из уст Натали немного покоробили Георгия). Подсидел он его, оказалось, на выпивке, и совершенно, вроде бы, ни с того ни с сего. Просто выправил вдруг докладную послу (и три копии куда следует, шутник), что торгпред "всегда выпимши заместо работы" — как выразился в докладной дядя Женя, и — "хоть он мне был друг, но служба мне как коммунисту ценнее", тоже — любитель античности, Наталя поджала губы.
Надо сказать, в посольских колониях на это дело ("положить на гланду", как выражался Арсланбек) всегда глядели, кому следовало глядеть, сквозь пальцы — как на единственный способ снять чудовищное нервное напряжение от социалистических производственных отношений. Но зарываться, конечно, не поощрялось.
В одно прекрасное шведское утро отца прижали на работе в пылу похмелья — весьма нелегкого, как положено у русского человека, так, что отец вообще едва сообразил — чего пришли.
К вечеру супруги разобрались: накануне совершила ошибку мать. Русский человек силен задним умом — известное дело.
— Они в мае собирались в отпуск, — терпеливо объясняла Наталя, — мама моталась по магазинам, ну, чтобы подешевле, нанервничалась вот как, да еще два десятка коробок запаковать! Знаешь, одинаковый товар — в разные коробки на дно, для таможни, там же в таможне дебильная инструкция — "в количествах, не превышающих личные потребности", мрак. Может, я десять штанов ношу — у меня такая потребность?
Георгий слушал в легком обалдении.
— Ведь говорила я ей — зачем ты вообще с этими париками связалась — всего-то они идут рублей по шестидесяти, так нет же — "ассортимент, ассортимент!" — передразнила Наталя. — Конечно, через нашу таможню безопаснее, если, понимаешь, мелкие партии разного, чем, ну, например 50 штанов, представь? Вот и приходится — если десять к одному с кроны получается — уже везут, хоть парики, хоть крем от волос — а что? — Наталя всплеснула руками.
Дальше притихший Георгий услышал следующее.
Жена советника по делам безопасности товарища Чеснокова ("балбес с бакенбардами", — выразилась Наталя) спросила вдруг как-то вечером Наталину маму:
— Анечка, вы когда трогаете? Уже пакуетесь?
— После майских, я думаю, лап, — сказала мама.
— Паричок из моих возьмешь?