— И что же он?
— Говорит, АК необходим, чтобы китов бить… Или ни с того ни с сего попросил отправить его на Дальний Восток.
— Зачем?
— Говорит, так он будет ближе к американцам. Словом, поперло подсознание… — Отрезав очередной кусок мяса, ведущий терапевт вытер взмокший лоб рукавом.
— Вы отправили вице-консула в Союз?
— Волен-с неволен-с… Мы с ним повозились — пусть теперь другие.
В прошлый приезд сюда я познакомился с парнем, лежавшим в психиатрическом отделении ЦВГ и обеспокоенным тем, что у него исчезла тень. Точь-в-точь как в пьесе Шварца. Логически, с пафосом в голосе он доказывал, что человек без тени не может, не должен жить. Несколько раз он пытался покончить жизнь самоубийством. Этот случай всплыл в памяти уже в Москве, когда Леня Раевский, «афганец», студент МГУ, поведал мне замысел своего киносценария, главными героями которого должны стать ветераны Афганистана, вернувшиеся домой с войны. От всех прочих людей их отличает одно — отсутствие тени. Был тут погребен какой-то страшный смысл, до которого невозможно докопаться на трезвую голову. Вот тогда я и понял: то, что происходило в Афганистане вне стен психиатрического отделения ЦВГ, и было истинным сумасшествием. А «психушка» ЦВГ — лишь способ уйти, избавиться от безумия, именуемого войной.
Прежде всего давала сбой психика тех, кто воевал в составе десантно-штурмовых подразделений — наиболее самозабвенно и жестоко. Я знавал одного из таких людей, прозванных здесь «рэмбовиками». Парень служил второй срок в Афганистане. Бросив в стакан с желтой жидкостью сухого спирта, пять ложек растворимого кофе и вылакав его до дна, он сказал: «Водка — вода. Спирт — горючее. Понимаешь, с головой мужика на войне происходит то, что с головой бабы во время аборта: рвутся логические связи… Пить будешь?» Я заколебался, потому что у меня от одного вида этой смеси нутро свело в морской узел, а он, должно быть, посчитал меня придурком, с которым и разговаривать-то без толку, не то что пить.
Начальник психиатрического отделения ЦВГ полковник Фролов, пришедший на прощальный ужин, сразу же отказался отвечать на мои вопросы.
Я спросил:
— Боитесь?
Он сказал:
— Разве человека, который видит перед собой лужу и не идет в нее, следует называть трусом? Мне 50 лет. Я полковник. К чему же мне портить самому себе жизнь?
Логика его была пуленепробиваемой.
Я вышел во двор.
Солдат опять предложил мне сгущенку: на сей раз цена была ниже, но все равно не по карману командированному в Афганистан журналисту.
Прислонившись спиной к стеле, содрогаясь, точно на электрическом стуле, всем своим миниатюрным телом, плакала женщина, одетая в военную форму. Слезы все еще текли из ее глаз, оставляя на обветренных щеках тонкие белесые от соли бороздки, словно полосы на вспотевшем конском крупе после резкого удара хлыстом.
— Вы не с пересылки? — спросила она, перемогая судороги в горле.
— Нет, просто журналист, — ответил я и тут же пожалел, что я не с пересылки, потому что женщина разрыдалась пуще прежнего. Губы ее задрожали. Разлетные брови сошлись у переносья.
— Я могу вам как-то помочь?
— Да как вы можете мне помочь в этом дурдоме? — Она по-детски, кулачками потерла мокрые глаза. — Вызвали меня сюда из Мазарей сделать один блатной аборт… Обещали отправить обратно — там все мои вещи остались — и забыли. Сегодня утром ездила на аэродром, погрузили нас всех в транспортники, вот-вот должны были взлететь… — она опять всхлипнула, — …а потом согнали с борта и начали грузить армейские архивы. Все вещи мои уж небось разворовали…
— Прекрати истерику. — Резкий мужской голос раздался из-за моей спины. — И без тебя делов невпроворот.
Это был майор, выскочивший на улицу в одной тельняшке.
Он спросил:
— Вы кто?
Я сказал:
— Журналист.
— Прекрати реветь! — опять рявкнул он, подмигнув мне. — Видишь — журналист, так его и так… Ей-бо, прекрати!
— Да мне вот только сюдашеньки печать постави-и-и-ть, товарищ майор, — жалобно завыла она, — подпись и на пересылку отправи-и-ить…
Он сказал:
— Не обращайте на бабу внимания, товарищ журналист. Как все бабы — дурная. Просто нервный срыв. Нештатная ситуация. Люди очень устали. Приезжайте завтра.
Я спросил:
— Но завтра здесь уже никого не будет, верно?
— Тогда не приезжайте завтра. Всего вам! — Он деланно улыбнулся, показав желтые, как дедово домино, зубы.
Майор взял женщину за руку и повел в модуль. На прощание она бросила мне через плечо скудную, жалкую улыбку.