Где-то в соседней комнате заскрежетали по сырой брусчатке тяжелые танковые траки, застучал АКС. Кто-то крикнул: "Не стрелять! Это провокация!" и еще "Пошел ты!". Снова застучал АКС. Только теперь совсем близко, в самое ухо. Ухнула базука. "Унесите раненого, унесите его отсюда!" — кричал все тот же голос, что прежде просил не стрелять. Но тут опять ухнуло, и голос оборвался на полуслове.
Спецкор сидел к звукам спиной, и, несмотря на две рюмки выпитой ракии, у него все равно что-то неприятно посасывало внутри. Он понимал, что телевизионный АКС ни ранит его, ни контузит. И все же это поганое ощущение, когда стреляют и убивают кого-то прямо за твоей спиной.
Старый друг не смотрел в телевизор. За те несколько дней, что минули с двадцать первого декабря, он все это видел живьем. Он уже привык к революции, и ее тошнотворный запах не вызывал в нем аллергических приступов. Или, может, он топил их в водяре?
— Старик, скажи честно, — спросил Спецкор, — ты-то хоть понимаешь, что здесь случилось?
— Случилось большое дерьмо, — сказал Старый друг печально, — во — Вуди Вудпекер!
Теперь по экрану телевизора метался сумасшедший американский дятел Вуди и орал свою дурацкую песенку. И это было все же лучше, чем предсмертный храп солдата на бульваре Магеру.
Сначала они ехали на машине по узким и таким скользким улочкам, что они больше напоминали ледяные русские горки. Особенно когда тормозишь. Дело в том, что во время правления Сапожника в Городе Луны от снега чистили всего лишь одну улицу, ту самую, по которой он проезжал из резиденции во дворец и обратно. Остальные, по гениальному замыслу градоначальников, к весне несомненно оттают сами по себе. Так оно в общем-то и происходило. Но сколько людей гробилось, ломало себе руки и ноги — не сосчитать. В конце концов, местные жители даже сконструировали для своих сапог и ботинок специальные противоскользящие устройства. Тем и спасались. Или просто смирились, что в этой стране будет скользко всегда.
На Университетской площади Старый друг отпустил своего гэбиста-водителя, и они со Спецкором пошли пешком на площадь Дворцовую.
И хотя со дня последних боев прошло уже больше недели, прошел дождь и снег, казалось, война в городе еще не окончена, что нынешний день — лишь короткая передышка, а с наступлением темноты дворцовые развалины вновь оживут призраками вооруженных автоматами Калашникова коммунистов и вновь они возьмут на мушку собственный народ. Сообщения о таких случаях то и дело мелькали в свободной прессе и по телевидению. Говорили, что эти террористы — бывшие сотрудники Сапожниковой секуритате. Но кто они на самом деле — знали немногие. Казалось, развалины и руины стреляют здесь сами по себе. И прямо в голову. Позднее выяснилось, что это были люди из команды USLA — спецподразделения по борьбе с терроризмом, входящего в состав Пятого управления Департамента госбезопасности и подчинявшегося лично министру внутренних дел страны и жене Сапожника. Но какая разница, от кого схлопотать в башку "думдум" — от террористов или от тех, кто с ними борется. Тем более когда входишь в развалины.
Здесь, в расстрелянном, окоченевшем трупе каменного монстра со впалой пастью разбитых дверей и исколотыми минометным огнем глазницами окон, теперь было тихо и неживо. Только напившимся кровью клопом светилась на стене красная лампочка вызова лифта. Да странные кладбищенские шорохи и звуки скользили с этажа на этаж. Под ногами скрипело стекло, шуршали желтые, местами обгоревшие газеты с торжественными портретами Сапожника рядом с рабочими, в сельской школе, на строительстве, при вручении ему ордена Ленина. Тут же валялись осколки свадебной посуды. Растоптанные детские игрушки, окровавленные книги, треснувшие зеркала, письма. Спецкор подобрал одно с пола, а Старый друг перевел: "Милая моя! Здесь, в жаркой Констанце, так мне тебя не хватает. Я не вижу этих причудливых закатов, я не чувствую ветра и острых камней под собою и думаю, думаю о тебе. Если бы этот ветер смог донести к тебе мои поцелуи, я бы нацеловал его и превратил в тайфун, если бы в закате отразилось твое лицо, я бы доплыл даже за горизонт, лишь бы к нему прикоснуться, если бы эти острые камни искололи в кровь мои ноги, я бы вынес и это, лишь бы войти в твой дом… Но злая судьба, видно, против нашей любви. Мне остается лишь ждать. Ион. Констанца. 26.VII.1951 г.".