Позвольте полюбопытствовать, — попросил я и, взяв газету из вдруг ослабевших пальцев Рези, увидел на снимке себя и лейтенанта О'Хэа подле виселиц Ордруфа целую вечность тому назад.
Текст под снимком гласил, что правительство Израиля обнаружило меня после пятнадцатилетних поисков. И теперь требует от Соединенных Штатов моей выдачи для суда. По обвинению в чем? Соучастие в убийстве шести миллионов евреев.
Я не успел и рта раскрыть, как толстяк врезал мне прямо через газету.
Я рухнул как подкошенный, ударившись головой о мусорный бак.
Толстяк склонился надо мной.
— Я тобой сам займусь, пока евреи тебя не посадили в клетку в зоопарке или еще чего не надумали, — прорычал он.
Я помотал головой, пытаясь стряхнуть окутавший меня туман.
— Что, ощущаешь?
— Ага, — пробормотал я.
— Это тебе за рядового Ирвинга Бакэнона.
— Вы, значит, он и есть?
— Бакэнон погиб. Лучший был мой друг. Немцы отрезали ему яйца и повесили на телеграфном столбе в пяти милях от места высадки.
Отпихнув рукой Рези, он ударил меня ногой по ребрам.
— А это — за Энсела Брюера, которого задавил "Тигр" под Аахеном.
И снова пнул меня.
— А это за Эди Маккарти, которого пополам разрезало пулеметной очередью в Арденнах. Эди хотел стать врачом.
И он отвел свою ножищу, чтобы пнуть меня по голове.
— А это — за…
Больше я ничего не слышал. От удара еще за кого-то, павшего на войне, я потерял сознание.
Позже Рези рассказала мне, что на прощание сказал толстяк и что за подарок он принес мне в своей сумке.
— Я-то войны не забыл, — сказал он мне, хотя я не мог уже его слышать. — Все остальные, видать, забыли, но я — никогда. И вот что я тебе принес, чтоб тебе не заставлять никого руки пачкать.
И ушел.
Рези выбросила петлю в мусорный ящик, где ее следующим утром нашел наш мусорщик Ласло Шомбази. Он потом ею и удавился, но это уже совсем другая история.
Что же до моей собственной, то я очнулся на продавленной кушетке в сырой перенатопленной комнате, увешанной заплесневелыми нацистскими знаменами. Рядом стоял картонный камин — лучшее, что может предложить грошовая лавка для празднования счастливого Рождества. Вделанные в камин картонные березовые полешки освещал красный огонек электрической лампочки и лизали целлофановые языки вечного огня.
Над камином висел хромолитографический портрет Адольфа Гитлера, убранный черным шелком.
Я оказался раздет до своего солдатского белья и укрыт покрывалом под леопардовую шкуру. Застонав, я сел, отчего у меня в глазах все поплыло. Взглянув на свое леопардовое покрывало, я пробормотал что-то несуразное.
— Что ты сказал, милый? — спросила Рези. Она сидела подле меня, но я не заметил ее, пока она не заговорила.
— Неужто, — пробормотал я, плотнее завернувшись в шкуру, — неужто мы попали к готтентотам?
Мои здешние референты, расторопные и толковые молодые люди, подобрали мне фотокопии статьи из "Нью-Йорк таймс" о смерти ЛАСЛО ШОМБАЗИ, человека, удавившегося предназначенной мне веревкой.
Так что и это мне тоже не приснилось.
Отмочил он этот номер на следующий день после того, как меня избили.
По словам газеты, он эмигрировал в США после того, как в рядах борцов за свободу сражался в Венгрии с русскими, был братоубийцей, поскольку застрелил своего брата Миклоша, заместителя министра просвещения Венгрии.
Прежде чем заснуть вечным сном, Шомбази написал записку и пришпилил ее к брючине. Об убийстве им своего брата в записке не было ни слова.
Была жалоба на то, что ему, признанному в Венгрии ветеринару, не позволили практиковать в Америке. Он много чего горького нашел сказать об американской свободе. Ему она показалась иллюзорной.
В последнем своем фанданго паранойи и мазохизма Шомбази завершил посмертное письмо намеком, будто раскрыл секрет излечения рака. А врачи-американцы, мол, лишь смеялись над ним, когда он пытался передать им его.
Ладно, хватит о Шомбази.
Вернемся в комнату, где я очнулся после избиения: это и был тот самый подвал, что оборудовал для Железной Гвардии Белых Сынов Американской Конституции покойный Август Крапптауэр, подвал дома Лайонелла Дж. Д.Джоунза, доктора богословия и медицины. Где-то наверху работал печатный станок, выпуская тираж номера "Уайт Крисчен Минитмен".
Из какой-то другой подвальной комнаты, неполностью звукоизолированной, доносились идиотски монотонные звуки стрельбы в цель.