Первую помощь после избиения оказал мне молодой Авраам Эпштейн, живущий в нашем подъезде доктор, который констатировал смерть Крапптауэра. Из квартиры доктора Рези позвонила доктору Джоунзу за советом и помощью.
— Почему Джоунзу? — спросил я.
— Он казался мне единственным человеком в стране, которому можно доверять, — объяснила Рези. — Единственный, о ком я знала точно, что он — на твоей стороне.
— Без друзей — что за жизнь, — сказал я.
Сам я этого не помню, но, по словам Рези, я очнулся в квартире Эпштейна. Джоунз приехал за нами на своем лимузине и отвез меня в больницу, где мне сделали рентген и взяли три сломанных ребра в пластырь. После чего Джоунз доставил меня к себе в подвал и велел уложить в постель.
— Но почему сюда? — спросил я.
— Здесь ты в безопасности.
— От кого?
— От евреев, — объяснила Рези.
Вошел шофер Джоунза — Черный Фюрер Гарлема — с подносом, на котором принес яичницу, гренки и обжигающе горячий кофе. Поднос он поставил на столик рядом со мной.
— Голова болит? — спросил он.
— Болит.
— Примите аспирин.
— Спасибо за совет.
— В этом мире почти что ни от чего нет толку, — сказал он, — кроме аспирина.
— И… и Республика Израиль действительно требует моей выдачи, — не веря, переспросил я Рези, — чтобы судить меня за… за что, там в газете говорилось, меня хотят судить?
— Доктор Джоунз уверен, что американское правительство тебя не выдаст, — ответила Рези, — но евреи пошлют людей выкрасть тебя, как Эйхмана.
— На кой им ляд такая никчемная добыча, — пробормотал я.
— Ты учти, за тобой не просто пара-другая явреев гоняет, вставил Черный Фюрер.
— Что? — не понял я.
— Это я к тому, что они теперь целой страной обзавелись, смекаешь? И крейсера теперь свои яврейские заимели, и самолеты яврейские, и яврейские танки. Вот они всей ен-той яврейской своей кодлой за тобой и шлендрают, разве только что яврейскую водородную бонбу с собой не прихватили.
— Господи боже, да кто там за стенкой стрельбой развлекается? Может он перестать, пока у меня голова хоть немного не пройдет? — взмолился я.
— Друг твой, — объяснила Рези.
— Доктор Джоунз?
— Джордж Крафт.
— Крафт? Он-то откуда здесь взялся? — изумился я.
— Едет с нами, — ответила Рези.
— Куда?
— Все уже решено. Все единодушны, милый, — нам лучше всего покинуть страну. Доктор Джоунз уже обо всем позаботился.
— О чем позаботился?
— У его друга есть самолет. Как только ты полностью придешь в себя, милый, мы сядем в самолет, улетим в какое-нибудь чудесное местечко, где тебя никто не знает, и начнем новую жизнь.
Я пошел проведать Джорджа Крафта в тире, оборудованном Джоунзом у себя в подвале. И нашел его в начале длинного коридора, дальний конец которого был заложен мешками с песком. На мешках прикрепили мишень в форме человека.
Мишень являла собою карикатурное изображение курящего сигару еврея, попирающего ногами изломанные кресты и крохотных обнаженных женщин. В одной руке еврей держал мешок с деньгами, украшенный словами "международное банкирство". В другой — русский флаг. Карманы его были набиты взывающими о помощи детьми и их родителями, выдержанными в той же пропорции, что и крохотные женщины, которых еврей топтал ногами.
Конечно, с моего конца коридора всех этих подробностей было не различить, но мне-то подходить ближе, чтобы рассмотреть их, не требовалось.
Мишень нарисовал я. Году, кажется, в сорок первом.
В Германии ее размножали многомиллионными тиражами. Она так ублажила мое начальство, что меня премировали десятифунтовым окороком, тридцатью галлонами бензина и недельным оплаченным отпуском с женой в "Шрейбер-хаусе" в Ризенгебирте.
Должен признать, что с мишенью я перестарался — ведь я не нанимался к нацистам художником, — каковой факт и представляю для обоснования выдвигаемых против меня обвинений. Думаю, факт моего авторства является новостью даже для Института документации военных преступлений в Хайфе. Однако прошу принять во внимание, что нарисовал сие чудовище, стремясь всемерно упрочить свою репутацию ярого нациста.
Я намеренно сгустил краски, создавая мишень, и за пределами Германии или подвала Джоунза ее и всерьез-то никто бы не принял. Да и нарисовал я ее куда менее профессионально, чем мог бы.
Тем не менее она обрела успех.
Да такой, что просто ошеломил меня.
Гитлерюгенд и новобранцы СС никакими иными мишенями почти и не пользовались, а Генрих Гиммлер даже удостоил меня письменной похвалы. "Благодаря Вашей мишени, я стал стрелять во сто крат лучше, — написал он. — Ибо у чистокровного арийца она не может не вызывать порыва стрелять наповал".