Одна во тьме произошла занятная вещь, достойная упоминания. Кто-то сунул мне записку в карман, и сделал это умышленно неловко, чтобы я понял, что мне сунули записку.
Но кто сунул, я так и не сумел понять, когда свет зажегся снова.
Я произнес панегирик Августу Крапптауэру, высказав, кстати, вполне искреннее убеждение в том, что дело Крапптауэра будет, по всей вероятности, жить с человечеством вечно, пока не переведутся люди, слушающие голос сердца, а не разума.
Моя речь удостоилась дружеских аплодисментов аудитории и удара в литавру Черного Фюрера.
А я пошел в уборную прочитать записку.
Записка была напечатана на листочке, вырванном из маленького блокнота на спиральке. И гласила:
"Дверь у бака с углем отперта. Уходите немедленно. Жду в заброшенном складе прямо через дорогу. Торопитесь, Ваша жизнь в опасности. Записку съеште".
Подписана она была моей Голубой Феей-Крестной — полковником Фрэнком Уиртаненом.
Здешний мой иерусалимский адвокат г-н Элвин Добро-виц считает, что я наверняка выиграю дело в суде, сумей я представить хотя бы одного свидетеля, видевшего меня в обществе человека, известного мне как полковник Фрэнк Уиртанен.
Я встречался с Уиртаненом три раза: перед войной, сразу после войны и, наконец, в задней комнате пустующего складского помещения через дорогу от резиденции преподобного доктора Лайонелла Дж. Д.Джоунза, доктора богословия и медицины.
Видеть нас вместе можно было только во время первой встречи на скамейке в парке. Но те, кто мог нас видеть, вряд ли запомнили нас лучше, чем виденных в тот день птиц или белок.
Вторая наша встреча имела место в Германии, в Висбадене, в столовой бывшего военно-инженерного училища вермахта. На стене столовой огромная фреска изображала танк, ползущий по красиво извивающейся проселочной дороге. На фреске светило солнце и сияло ясное небо. Но этой буколической картинке не долго оставалось жить.
В зарослях кустарника на переднем плане фрески скрывалась удалая шайка робингудов в стальных касках, саперов, последней шуткой которых была засада: они заминировали проселок и для вящего удовольствия подготовили к грядущему развлечению противотанковую пушку и ручной пулемет.
Счастья полные штаны.
Как я попал в Висбаден?
Пятнадцатого апреля, три дня спустя после моего ареста лейтенантом Бернардом Б. О'Хэа, меня забрали из лагеря военнопленных Третьей армии близ Ордруфа.
В Висбаден меня привезли на "джипе" под конвоем старшего лейтенанта, чьего имени я так и не узнал. Мы почти не разговаривали, я его не интересовал. Всю дорогу его снедала тихая ярость по какому-то поводу, ко мне отношения не имевшему. Обидели его? Оскорбили? Обманули? Унизили? Превратно поняли? Не знаю.
Да и все равно он бы мне в свидетели не годился. Он выполнял приказ, явно ему докучавший. Спрашивал дорогу сначала к расположению части, затем к столовой. Проводил меня до двери, приказал войти в столовую и ждать. А потом укатил, оставив меня без конвоя.
Я вошел в столовую, хотя без труда мог дать деру.
И в этом грустном сарае в полном одиночестве сидела на столе под фреской моя Голубая Фея-Крестная.
Уиртанен был одет в форму американского солдата — куртка на молнии, защитного цвета брюки и рубашка с распахнутым воротом, сапоги. Оружия не носил, как и каких-либо знаков различия.
Он был коротконог. Когда я увидел его сидящим на столе, он болтал ногами, и ноги не доставали до пола. К тому времени ему было не меньше пятидесяти пяти, то есть на семь лет больше, чем во время нашей первой встречи. Он облысел и располнел.
Полковник Фрэнк Уиртанен смахивал на нахального розовощекого младенца — почему-то сочетание победы и американской полевой формы придавало подобный вид многим немолодым людям.
Весь расплывшись в улыбке, он тепло пожал мне руку и спросил:
— Итак, как вам понравилась эта война, Кэмпбелл?
— Лучше б я в нее не лез.
— Поздравляю, — сказал Уиртанен. — Как бы там ни было, вы дожили до ее конца. Многим этого не удалось, знаете ли.
— Знаю. Моей жене, например.
— Глубоко сожалею об этом, — сказал Уиртанен и добавил: — Я узнал о том, что она пропала без вести, в тот же день, что и вы.
— Каким образом?
— От вас, — объяснил Уиртанен. — Это было среди сообщений, переданных вами в этот день.
Известие о том, что передавал шифровку об исчезновении моей Хельги, передавал, сам того не зная, почему-то огорчило меня больше всего во всей этой истории. Мне до сих пор от этого горько. Почему — не знаю.