Когда я разглядел его в сумерках моего чердака, он сидел на перевернутом оцинкованном ведре. Он был одет в форму Американского Легиона. И имел при себе кварту виски. Видно, давно меня поджидал, пил и курил. Он был пьян, но форма была в полном порядке, галстук как по ниточке и пилотка строго под положенным углом. Форма играла для него существенную роль и предназначалась играть такую же роль и для меня.
— Узнаешь? — спросил он.
— Узнаю.
— Годков мне прибавилось, — сказал он, — но не так уж я и изменился, а?
— Нет, — ответил я. Ранее я описал его похожим на поджарого молодого волка. Сейчас на чердаке он выглядел нездоровым — бледным, издерганным, с воспаленными глазами. Не так волк, как койот, подумал я. После войны он явно не процветал.
— Ждал меня? — спросил он.
— Ты предупредил, что можешь объявиться.
Мне приходилось держаться с ним осторожно и вежливо. Я предполагал, и предполагал верно, что он явился ко мне с недобрыми намерениями. А раз он такой наутюженный, то, наверное, вооружен. По всей вероятности — пистолетом.
О'Хэа поднялся на ноги, и по тому, как его шатало, я понял, насколько он пьян. Поднимаясь, он сшиб ведро.
И усмехнулся.
— Я тебе часто являюсь в кошмарах, а, Кэмпбелл?
Часто, — ответил я. Солгав, разумеется.
— Удивлен, что я никого с собой не привел?
— Удивлен.
— Многие со мной просились, — объяснил он. — Из Бостона целая компания хотела прилететь. И сегодня, как я до Нью-Йорка добрался, зашел в бар, разговорился там с незнакомыми людьми, так они тоже за мной увязались.
— Гм, — хмыкнул я.
— Но я им знае'шь что сказал?
— Не-а, — ответил я.
— Я им сказал: "Извините, значит, парни, но это — вечеринка только для нас с Кэмпбеллом. Так вот и будет — только мы с тобой вдвоем, лицом к лицу.
— Ага, — буркнул я.
— Тут дело давнее, я им говорю, годами копилось, — продолжал О'Хэа. — Это у нас судьба такая, чтоб с Кэмпбеллом встренуться посля стольких лет. Ты что, не согласен? — спросил он меня.
— С чем?
— С тем, что судьба. Вот так сойтись здесь, в этой комнате, и чтоб ни один из нас не увильнул, даже если б захотел.
— Возможно, — пожал я плечами.
— Как только решишь уж, что в жизни — ну никакого смысла, — сказал он, — как — раз, и вдруг просек, что ты в аккурат для чего-то предназначен.
— Понимаю, о чем ты.
О'Хэа качнуло, но он удержался на ногах.
— Знаешь, чем я на прожитье зарабатываю?
— Нет.
— Диспетчер я. У меня грузовики мороженое возют.
— Что-что? — переспросил я.
— Грузовиков цельная армия. Ездиют по предприятиям, пляжам, стадионам — всюду, где толпится народ. — О'Хэа, казалось, напрочь забыл обо мне на секунду-другую, смутно вспоминая миссию руководимых им грузовиков. — Машины для мороженого прямо на грузовике, — пробормотал он. — И всего два сорта: ванильное и шоколадное. — Голос его звучал точно так же, как у бедняжки Рези, рассказывавшей мне о чудовищной бессмысленности ее работы за сигаретным автоматом в Дрездене.
— Как кончилась война, — сказал мне О'Хэа, — я думал, мне получше обломится через пятнадцать лет, чем должность диспетчера по отгрузке мороженого.
— Надо думать, всем нам случается разочаровываться, — сказал я.
На эту вялую попытку протянуть руку братства О'Хэа не среагировал. Его беспокоила лишь своя печаль.
— Врачом хотел стать, — бурчал он. — В юристы думал податься, в писатели, архитекторы, инженеры, газетчики. Чего б я только не достиг!
— Но тут женился, — продолжал он, — и жена пошла детей строгать, так мы с корешем завели дело по поставке пеленок, а кореш возьми и сделай ноги с башлями, а эта знай себе, все рожает. Ну, с пеленок я переключился на жалюзи, а как жалюзи накрылись, вышло мороженое. А жена все рожала, и машина все ломалась, мать ее так, и кредиторы заели, а весной и осенью термиты весь пол прогрызают.
— Сочувствую, — сказал я.
— Вот я и спросил себя, — продолжал О'Хэа, — какого рожна? Чего я не вписываюсь? В чем смысл-то?
— Хорошие вопросы, — мягко сказал я, передвигаясь поближе к тяжеленным каминным щипцам.
— И тут кто-то возьми и пришли мне газету со статьей, что ты еще жив. И я увидел воочию злобную радость, охватившую его в тот момент. — Тут-то до меня и дошло, в чем смысл. Зачем я живу и в чем мое предназначение.
Выпятив глаза, О'Хэа шагнул ко мне.
— Вот он я, Кэмпбелл, прямиком из прошлого! Здравствуйте, — поклонился я.
— Ты понимаешь, что для меня значишь, Кэмпбелл?