— Жаль, — огорчился сосед. — А я-то уж было подумал, что и вас одолела сумасшедшая идея, как и меня.
И он разговорился.
— Знаете, с того времени, как я ушел на пенсию, решил я позволить себе роскошь: езжу в гости к своим бывшим однокашникам и любовницам, посещаю старых друзей, старые квартиры и трактиры, места работы и те места, где хотя бы недолго жил или проводил отпуск. Вы даже представить себе не можете, какое это сказочное чувство — складывать снова свою жизнь, как мозаику, наблюдать, как все изменилось, что расцвело, а что пришло в упадок.
Между тем поезд тронулся и окунулся во мрак виноградского туннеля. Правда, тянул его не паровоз, как когда-то, а чистый, почти бесшумный электровоз. Это Земан отметил сразу. Ездил он в этом направлении множество раз, но всегда на автомобиле. Может быть, именно поэтому ему показалось, что он возвращается в свою молодость, как и этот разговорчивый старик.
— А что же вас связывает с Борованами? — спросил Земан, лишь бы не молчать.
— О, дорогой мой! В пятидесятые я служил там в армии. Два года. Ужасная дыра! Пограничье. Разбитые, разграбленные дома. Помню только туман, холод, дождь, грязные лужи на плацу и вонь в казарме — даром что мы ее каждый день драили. Отопление там было печное. А топили углем самого низкого качества: мало тепла, много золы. Толстым слоем оседала она на полу.
— Да, знаю я все это, — кивнул Земан. — Я жил какое-то время поблизости, в Катержинских горах.
— Туда мы ходили в трактир за пивом и на танцы, — продолжал старик. — Знаете, жила в то время в Борованах одна молодая цыганка. Вся наша рота пожирала ее глазами, встречая по дороге на плац. — Он рассмеялся. — А у одного новобранца обнаружили в госпитале триппер. Не знаю, какой инкубационный период у этой заразы, но у врачей просто глаза на лоб полезли: мы ведь готовились к присяге, никто и на секунду не мог отлучиться из части. Потом выяснилось, что новичок подцепил триппер от той цыганки. Перелез к ней через забор. Да и после присяги мы свободы не видели, редкостью были увольнения, об отпусках я уж и не говорю. Было это, мой дорогой, во времена шута в министерском кресле, ходил он в белой, чуть ли не в адмиральской, форме. Хотя никогда в армии не служил. В частях его для конспирации называли Мицик. Боялись его все. И офицеры, и высшее командование. Боже мой, скольких мы пережили таких шутов, утверждавших, что без них социализм не построишь…
А служба в армии тогда действительно суровой была, ходили все время простуженные. Помню, целых три месяца я не мог говорить, только сипел, и до сих пор у меня больной позвоночник — на зимних учениях уснул в окопе, примерз спиной к земле.
— Зачем же туда ехать, если у вас только скверные воспоминания?
— Почему скверные? Это была суровая, но самая мужская пора моей жизни. Тогда я был крепким, выносливым. До сих пор не могу понять, как удавалось выдерживать перегрузки. Сначала после утренних разминок — пробежки в один-два километра в холодном тумане — меня рвало от изнеможения. А потом во время учебных атак пробегал и двенадцать километров с тяжелым пулеметом на плечах. Каждые два дня атаковали Стругадло — заброшенную, расстрелянную деревушку… Хочу обойти пешком все эти места, чтобы убедиться — все это в самом деле было, я не вру, когда рассказываю дома о своей армейской молодости. Каждый холмик там хочется руками потрогать, каждый камень, который проклинал, роя очередной окоп. И ту несусветную грязь, и те крутые морозы теперь вспоминаю с радостью. Вот если бы в Праге в декабре я отправился вечером в парк и уснул там на скамейке, наверняка бы замерз или схватил воспаление легких и умер. А в Борованах все выдержал. Даже насморка не подхватил. Военная служба для настоящего мужчины — слава и гордость его жизни.
Земан молча слушал и думал о своем внуке.
Вот видишь, Иоан, думал он, так-то обстоят дела с армейской службой. Ты тоже должен преодолеть свою депрессию. Ты должен окрепнуть, чтобы не блевать по утрам от зарядки, как этот старик. Может, когда-нибудь ты будешь вспоминать о службе в пограничных борованских лесах с таким же волнением…
Земан даже решился рассказать своему попутчику о трудностях, возникших у внука на службе, и взять его с собой, чтобы он вспомнил и пережил свою армейскую молодость в Борованах. Но потом отказался от этой затеи. Встреча, которую он так ждал, касалась только их двоих — его и внука. Этому не должен был мешать никто третий.
Поезд петлял долиной реки Бероунки. С одной стороны нависали скалы, время от времени открывавшие вид на широкую долину с разбросанными по ней деревушками. С другой — подступали густые леса, взбирающиеся к самым вершинам брдских гор. На минуту Земан остался в купе один. Его попутчик отправился в коридор покурить. Земан обрадовался наступившей тишине. Теперь он мог молча смотреть, как мелькавшая за окном природа готовится ко сну, к зиме.