– Кто? – спросили из-за двери.
Высокий, женский, совершенно незнакомый голос.
– Буб! – фыркнул из своего сундука домовой.
– Путешественник, – представился Николас. – Слышал, у вас можно остановиться на пару дней. Будьте уверены, я щедро заплачу.
От холода даже язык, казалось, ворочался с трудом. Скверно, очень скверно. Скоро он станет вялым, апатичным. Любая мысль будет даваться с неимоверным трудом.
Громыхнул засов. Дверь отворилась с режущим душу скрипом.
– Щедро? – переспросили его. – Ах эти соседи, поганцы! Отправляют к нам всех, кого не лень, только потому, что мы не косим траву!
Николас не сразу нашелся, что ответить. Перед ним стояла Мэй Биррар. Узнаваемые черты лица – упрямый подбородок, тонкая ниточка коралловых губ, высокий лоб. Глаза – два зеленых омута. Но вот бездонных ли?
– Будьте уверены, – ответил он, ощущая, как слегка накреняется сундук – котихальтиа пытался забиться в самый дальний угол.
Мэй вздернула свои изящные брови. Взглянула на него насмешливо, с тонкой ноткой отвращения. На миг Николас увидел себя ее глазами. Небритый, в пыльной одежде, с громоздким сундуком и дорожным мешком за плечами. Толчется в дверях с утра пораньше, поднимает с постели чуть ли не с первыми петухами. Наглый бродяжка, потерявший совесть. А ну тебя! Пшел вон!
Он улыбнулся как мог обаятельнее и галантным жестом приподнял шляпу.
– Ах вот как? – непонятно к чему сказала Мэй.
«Идем на штурм!» – подумал Николас и кивнул на распатланный, одетый росой сад.
– Позволю себе не согласиться с вашими соседями, – возразил он. – В некошеной траве есть определенная прелесть. Она способна пробуждать эстетические чувства.
Он нарочно упомянул про эстетику. В конце концов, она художница. А художники помешаны на красоте.
Он должен попасть в этот дом!
Мэй Биррар вульгарно хохотнула:
– Только ли эстетические? Правда?
Николас кивнул. Тогда она томно вздохнула, блеснула белозубой улыбкой. На ней было простенькое платье, правда, с довольным глубоким вырезом. Корсет подтягивал все ее прелести до нужного уровня, и они приглашающе колыхались от каждого глубокого вдоха. Волей-неволей туда упирался взгляд.
Николас сжал кулак. Сглотнул.
– Ну что же вы ждете, сударь? – спросила Мэй Биррар, приглашающе наматывая на палец вьющийся каштановый локон. – Входите! Милости прошу.
«Чертовы бабы!» – подумал Николас. В сундуке угрожающе и одновременно жалобно заворчал домовой.
– Все остальные чувства пробуждают во мне вовсе не травы! – воскликнул он пылко, переступая порог.
Мэй улыбнулась, протянула ему свою тонкую, изящную руку. Николас удивленно приподнял бровь. Обычно отметины от цепей священной тюрьмы держатся до года и больше – такие уж свойства у заговоренной стали. Но на тонком запястье от наручников не прослеживалось ни малейшего следа.
– Меня зовут Мэй Биррар, – томным голосом пропела хозяйка дома.
– Базиль Д’Арно, к вашим услугам, – представился Николас.
«Вот это поворот!» – подумал он и почтительно приложился губами к ее холодным, белым, будто мраморным, пальцам.
4
– Тон! Поздравляю нас! Это не Мэй.
– Бу-буб! – ответил котихальтиа.
Это означало: «Так ведь и ты не Базиль». Николас задумался.
– Очень странно, – продолжал он. – Определенно, это ее внешность. Но кто скрывается под ней? Говоришь, ты ее знаешь?
– Бу-буб!
Николас хмыкнул.
– Это невероятно! Уверен?
Тонтту хмуро завозился в своем сундуке. Уверен ли он? Нет, он знает наверняка! Каждое его слово правдиво до последнего звука! Только неучи вроде Николаса могут позволить себе сомневаться в таком замечательном и незаменимом котихальтиа, бубуб!
– Колбасу будешь?
Еще вечером в соседней деревне Николас купил колбасы. Тон лопал за троих, но, к счастью, был избавлен от необходимости отправлять естественные надобности. Вся пища превращалась в его желудке в чистую энергию. Все-таки он был наполовину животное, наполовину – дух.
Уже замерзнув так, что зуб на зуб не попадал, Николас развел огонь. В небольшом флигеле, который ему определили под жилое помещение, было все, что нужно: кровать, стол, стул и плита. Благодаря своим крошечным размерам комнатка разогрелась довольно быстро.
Тон вылез из сундука, едва зачуяв запах колбасы. Уселся на крышу, расчесал свой ершистый хвост и теперь озирался с довольным видом. Треугольный, покрытой жесткой шерстью нос, сосредоточенно сопел, нюхая воздух. Янтарные глаза-бусины возбужденно блестели.
«Эх! – подумал Николас. – Что бы сказал, увидев тебя, судья Бернар?..»
А впрочем, он знал. «Фу! Мерзость! – заорал бы судья инквизиции. И, забравшись с ногами на стол, продолжал бы орать оттуда: – Схватить! Развоплотить! Чтоб духу этой магической дряни тут не было!»