– Буб! – прервал его мысли Тон.
– Что? – удивился Николас.
– Бу-буб!
Николас хмыкнул. Отвернулся от сковородки, на которой скворчали аппетитные кусочки.
– Да ладно! Хочешь сказать, тут правда нет домового?
– Бу!
– Уже неделю?
Тон не ответил. Схватил колбасу прямо с горячей сковородки и юркнул в какую-то щель под потолком, распушив свой похожий на ершик хвост.
5
…Дом был странным. Огромные, пыльные, заброшенные комнаты. Запертые наглухо чуланы. Узкие темные коридоры, которые чаще всего заканчивались тупиками и никуда не вели.
Тон излазил все вдоль и поперек и каждый час возвращался к Николасу с докладом:
– Бу!
– Нет, – качал головой Николас. – Не то.
– Бу-бу!
– И это не годится.
– Бу-буб!
– Ну ты же знаешь, что мы с тобой ищем.
– Бу-бу-бу-бббб!!!
– А вот это уже интересно.
Сначала он дождался, пока мнимая Мэй уйдет на рынок. Николас удостоверился, что она действительно вышла за калитку. Потом взял свечу и отправился следом за Тоном.
Котихальтиа бежал уверенной, семенящей походкой. Сначала он нырял в стены, добиваясь, чтобы Николас похвалил его за ловкость. Потом принялся скакать по потолку, изображая из себя летучую мышь. Он то пропадал, то снова появлялся, делал страшные глаза, стараясь напугать следователя инквизиции. Николас покорно изображал, что боится.
– Бу! – наконец сказал Тон и уселся, показывая, что они пришли.
Они стояли в гулком, темном коридоре. Ни дверей, ни окон тут не было. Но пламя свечи зябко трепетало – здесь отчетливо ощущался сквозняк.
– Где? – спросил Николас, ощупывая рукой глухую каменную стену.
– Бу-бу!
Это означало: «Думай. В твоей голове точно мозги? А я вот сомневаюсь!»
«Сквозняк есть, – размышлял Николас. – Значит, должна быть дверь. Тон искал потайную комнату, и он её нашел. Молодец! Как бы теперь ее открыть?».
– Бу! – подсказал Тон.
Он уселся на собственный хвост и начал нервно вылизываться.
Николас ощупывал стену камень за камнем. Во всем доме было так холодно, что особое инквизиторское чутье тут не работало. Он не мог определить, где холоднее, то есть где больше магии.
Холодно было везде.
– Бу! – поддразнил его котихальтиа и запрыгнул в стену.
– Да неужели? – догадался Николас. – Все настолько банально?
Он достал зеркальце. Обычное, маленькое зеркальце. Ну что же, посмотрим!
Сначала надо навести зеркальце на стену – ничего. Так-так, ниже. Голые камни. В трепетном сиянии свечи глазам было больно. Вправо…
Николас не удержался и присвистнул, обнаружив в отражении круглую медную ручку.
Ручка была абсолютно обычной. Конечно, если не считать того, что без зеркала её не отыскать.
– Старо как мир! – усмехнулся он.
Пальцы по-прежнему ничего не чувствовали, кроме воздуха. Но там, в отражении, они легли на заколдованную ручку двери.
Повернуть! Невидимый замок глухо щелкнул. В лицо ударил холод. Он показался Николасу дыханием самой смерти.
6
В каморке царил мягкий зеленоватый полумрак. Совсем крошечная комнатка, вроде его флигеля, с единственным окном. Снаружи окно заплетал девичий виноград. Солнечные лучи пробивались сюда сквозь широкие зеленые листья.
– Ты умница, Т-т-тон!..
Зубы стучали так сильно, что он боялся прикусить себе язык.
Котихальтиа блеснул с потолка своими желтыми глазами. Наградил его презрительным «бу!» и исчез.
Николас огляделся, растирая онемевшие от холода пальцы. Здесь было полно картин, просто какой-то склад. Холсты громоздились у стен неровными штабелями. Николас бродил между ними, брал в руки одни, рассматривал, вынимал из кучи другие…
Птицы, дома, деревья, животные, пейзажи. Он сразу узнал руку Мэй, точнее, ее мастихин. Кажется, она писала все подряд, без разбора. Вот какие-то цветы – настолько хрупкие и трепетные, будто живые. Вот облака – такие легкие, будто надутые ветром.
«Сначала воздушность неба. Потом – каменная суровость стен…»
Николас нахмурился. Несомненно, это писала настоящая Мэй. Вот только у всех хранившихся здесь картин была одна странность. Они выцвели, точно многие годы пролежали на ярком солнце. Хотя Николас-то помнил: с красками у Мэй было все в порядке.
– Бу! – предупредил Тон.
Николас нахмурился. Он настолько замерз, что даже двигался с трудом.
– Бу-буб!
Это означало: «Не стой, как пень, шевели мослами! Она уже на садовой дорожке!»
Николас заторопился. Совсем некстати вспомнились слова судьи Бернара: «Будь предельно осторожен. Мы не знаем, как именно она убивает».