— Я не думаю, что это визит личного характера, — пригласил он сесть бывших сослуживцев, — что привело вас в «старую берлогу»?
«Старая берлога» представляла собой обширное помещение, меблированное тремя столами, полдюжиной деревянных стульев и полированным бюро. Холодный флюоресцентный свет лился сверху прямо на стол, за которым работал Рейми.
Корригэн открыл конверт, захваченный им в управлении, вынул фотографии Уолтера Ингрэма и положил их на стол.
— Следы туфель этого парня постоянно возвращают нас в Россию или, может быть, в советскую зону Германии, — начал Корригэн.
— Он умер в этих туфлях на ногах, Нейл.
— Туфли вывели вас на верный след. — Рейми просмотрел снимки. — Его имя — Генрих Фляйшель. Восточная Германия. Выходец из Грайфсвальда.
— А что такое этот Грайфсвальд?
Рейми потер мочку уха.
— Дома, магазины, люди… Фляйшель там долго не задержался. Когда он впервые появился на нашем горизонте, он жил в Восточном Берлине. Журналист, один из тех, кто зарабатывает себе на жизнь внедрением политики партии в сознание масс. Но этот парень был чужаком для партии. Если бы он родился на Западе, то, вероятно, мог бы стать превосходным проповедником демократических идеалов.
— Вы подаете его как разочаровавшегося коммуниста, — заметил Баер. Рейми взял со стола снимок Ингрэма, выполненный в анфас.
— Мы думаем, что вначале Генрих Фляйшель честно старался внушить себе мысль о преимуществах коммунизма. Он был чувствительным человеком, которому вскоре пришлось столкнуться с истинными жизненными перипетиями. Он и такие, как он, жили при коммунизме, глядя в дуло пистолета. Сначала он надеялся, что режим истощит себя. Но после неудачного мятежа в 1953 году в Восточном Берлине, когда Запад лениво наблюдал за происходящим, даже не приподняв жирной задницы, Фляйшель решил, что коммунистический режим надолго. Если и была надежда, то только на эволюцию сознания людей, запертых за железным занавесом. И тогда он ринулся в эту собачью грызню государственной бюрократии. Постепенно его положение улучшилось, он стал маленькой рыбкой в огромном косяке партийных функционеров. Это дало ему доступ к информации и свободу передвижения, о чем люди без партийных билетов могут только мечтать.
— Но, в конечном счете, он стал отступником? — вставил Корригэн. — Старая история: ему в конце концов это надоело, и он сбежал.
На индейском лице Рейми не дрогнул ни один мускул.
— Ты прав только отчасти, Тим. Ему это надоело, правда. Но никакой неожиданной драмы он не пережил. Просто постарел, поумнел и больше не мог плавать в дерьме. Но он не перешел и к нам. По крайней мере, сразу.
— Вы завербовали его? — спросил Баер.
— Мы пытались, — ответил Рейми. — У нас есть люди, которые следили за Генрихом Фляйшелем. Мы довольно легко вошли в контакт. Но он не был тем, за кого себя выдавал или хотел выдать, бедняга. Двойная жизнь, шпионаж, пуля в лоб в случае неудачи — эта мысль вытравила из него храбреца. Предложил свои услуги, но не тайного агента, а вполне легального сотрудника, работающего на нашей стороне. Но здесь он для нас ровно ничего бы не значил. Поэтому мы прекратили это дело и закрыли на него досье.
Корригэн и Баер обменялись взглядами. Баер вдруг спросил:
— Когда вы снова его открыли?
— Недавно. Если вам нужна точная дата…
— Он что-то вывез, — догадался Корригэн. — Что именно?
— Микропленку. Он дьявольски рисковал и очень долго с ней возился. Но работу сделал. Как оказалось, там не было ничего такого, чего бы мы не знали.
— Что же это было? — Чак Баер подался вперед.
— Документы о полетах русских космических кораблей, потерпевших аварии за последнее время. Копии документов, снимков, чертежей.
Корригэн уже сидел на самом краешке стула.
— Не удивительно, что Фляйшель рассчитывал на награду за свой труд! — Баер хлопнул себя по колену.
— Ты бы видел его лицо, когда ему сказали, что нам это все известно. Бедняга как будто получил сильный удар под дых.
Рейми еще раз взглянул на снимки. В черных глазах его скользнула жалость.
— Фляйшель был далеко не профессионал, и поэтому так бестолково поступил. Микропленка произвела на него такое впечатление, что он допустил ошибку, предположив, что мы написаем в штанишки от восторга. Ты или я, или Чак, конечно, повели бы себя здесь иначе. Прежде, чем приложить к этому руки, следовало бы узнать, какой еще информацией обладает другая сторона.
— Как же он оттуда выбрался?
— Пробился по линии культурного обмена. Они ожидали, что, возвратившись, он испишет горы бумаг о бедственном положении американского народа, гнущего спину на богатеев с Уолл Стрит.
— Человек, пользующийся псевдонимом Уолтер Ингрэм, был убит вчера после обеда. Это был Генрих Фляйшель. Микропленки при нем не было. Может быть, она была в его чемодане; он, кстати, украден.
— Может быть. — Рейми качнулся вперед. — Я знаю, о чем ты думаешь, Тим. Возможно, кто-то охотился за Фляйшелем, этот кто-то мог не знать, что мы уже умыли руки и не имеем с ним никаких дел.
— А чего-нибудь поинтереснее ты придумать не мог?
— Не дави на меня, Тим. Мы разделались с Фляйшелем, когда собрали на него досье и передали его в иммиграционную службу. Убийца из Нью-Йорка — это твой подопечный.
— Мы одним глазом будем следить за ходом дела, — и Рейми посмотрел на Баера. — Как ты все себе представляешь, Чак?
— Ингрэм-Фляйшель позвонил мне в контору по делу. Сказал, что речь идет о моей стране. Он должен был позвонить. Но…
Все трое подошли к двери.
— А у тебя, Тим, есть кто на примете?
— Человек по имени Кермит Шальдер.
Кермит Шальдер скучал в баре на 44-й стрит, потягивая виски «Манхэттэн». Этот бар не блистал таким великолепием, как те, в которых он позволял себе иногда пропустить рюмочку. Что касается выпивки, то здесь он строго придерживался установленного им самим режима. Но сегодня он не соблюдал ни времени (он ушел из офиса вскоре после ленча), ни меры — перед ним стоял уже третий бокал.
Шальдер одиноко сидел за столом в самом углу бара, наблюдая за происходящим вокруг. Все его мысли сосредоточились на женщине по имени Дорис Фарлоу. Он презирал себя, зная, что снова возвратится к ней…
Дорис впустила его в квартиру с таким же безразличием, как если бы он был телемастер или уборщик.
Шальдер последовал за ней в спальню. Эта комната удивила его, когда он попал сюда впервые. Она была похожа на Дорис — взъерошенная, с уймой мягких подушек, разбросанных вокруг, с тяжелыми портьерами ярко-красного цвета. Это был ее любимый цвет. Пуховка, оброненная возле кровати, алела сатанинским пятном.
Вид неубранной постели навел его на мысль о ее теле — мягком, с влажными от пота укромными уголками, с запахом муската, призывно манящего.
Кермит Шальдер наблюдал, как она села за туалетный столик и стала расчесывать волосы. Они были густые, блестящие и ниспадали на лицо темно-рыжими прядями. Он уже изучил ее лицо, ему был знаком каждый дюйм ее тела.
Она сидела перед ним как воплощение сексуальности в своем расцвете, довольно глупое существо без всяких компенсирующих отсутствие ума качеств, за исключением разве что ее изобретательности в постели.
Она любовалась своим отражением в зеркале, каждый раз отклоняя лицо в сторону при попытке расчесать волосы на затылке. Щетка остановилась на полпути.
— Что ты на меня так уставился?
— Мне нравится смотреть на тебя, — ответил Шальдер.
— Но ты смотришь так, будто тебе причинили боль или что-то в этом роде.
— Да, я ощущаю эту боль, и ты знаешь, где именно…