— Понимаем, понимаем, только не кричи. Кстати, те изображения… тебе описали, какие они?
— Очень похожи на нас, очень. Более грузные, почти толстые, глаза чуть ближе к вискам, и, судя по всему… ну эти… половые признаки выражены не так явно… Ну все очень маленькое… на рисунке…
— Погоди… А ювелир-то этот разве не мог догадаться, что именно попало к нему в руки?
— Лев, ты знаешь, сколько эта пластина весит? Она же тяжелая. Дорогая. Он даже не пробовал думать, задумываться о чем-то еще, кроме… Ни он, ни Грыць. Им бабло важнее мыслей.
— А этот цилиндр забрали?
— Какой?
— Тот, в котором пластина упала. Подпорка для машины.
— А, да. Забрали. Сейчас Лешка над ним колдует.
— И? — рванулся вперед Снарк.
— Да ничего пока. Если что, Лешка сообщит.
Мы помолчали. Ситуация была одновременно восхитительно фантастической и отвратительно реальной. Что сказать? Мне сказать было нечего.
— Мальчики, такой шанс… один на миллиард. На миллиард миллиардов.
Лева, пожевав нижнюю губу, задумчиво произнес:
— А знаешь, Тонь… Тебе повезло. Нам всем повезло.
— В смысле?
— Теперь ты… мы… Мы точно знаем, что мы не одни. Где-то там… Откуда, кстати, прилетело? Машина уже посчитала?
— Что?
— Ну откуда прилетел цилиндр?
— Созвездие Лебедя, судя по всему.
— Так вот. Где-то там, в том направлении, ну, может, не обязательно в созвездии Лебедя, есть кто-то, похожий на нас. Мы не одиноки. Это же здорово. Нет?
— Ой, Левушка. Раз уж мы такие… Мальчики, дайте еще воды, а?
Снарк молча протянул стакан. Тоня жадно, в три глотка выпила.
— Раз уж мы такие, то лучше нам оставаться одинокими.
Сергей Сергеев
НЕ ЛЕЙПЦИГ, НЕ ВАТЕРЛОО
Что ты ему прочтешь? «В лесу родилась ёлочка»? Ты даже ёлочки не помнишь, блин.
— «Владимирский централ» он споет, под гитару сбацает, нах…
Мы сидим на корточках, загнанные в узкую лощину между двумя почти отвесными горами. Мы — это тринадцать с половиной тысяч человек, взятых эльфийцами в плен после неудачного десанта на Халладжу. Неудачного? Если неудачей можно назвать полный провал. Небо над нами затянуто серой нанопленкой, которая одновременно и маскирует нас, и защищает от жгучего синего солнца. Тех, кто закрепился в космопорту, просто обработали из аннигиляционных дестракторов — теперь там чистое поле. Штабной корабль был сбит на подлете — не повезло. Отловить оставшихся — задача не из самых сложных. То с одной, то с другой стороны тянет папиросным дымом, хотя эльфийцы считают курение признаком варварства и относятся к курящим соответственно. Очень хочется пить.
— Человеческие создания! Эльдары беспощадны к врагам, великодушны к покорившимся, щедры и благородны к тем, кто благороден. Те, кто сможет прочесть стихотворение любого из поэтов Серебряного века, отличающегося среди других поэтических эпох Земли своим изяществом и утонченностью, получит статус пленника-гостя, а впоследствии будет возвращен землянам при первой же возможности. Те, кто сможет прочесть стихотворение любого из классических поэтов, получит освобождение от тяжелых работ.
— Пить дайте, гады! — послышалось в ответ.
Тот же голос произнес — мне показалось, почти без паузы:
— Никогда не стоит просить что-то у тех, кто сильнее вас, — тем более в столь оскорбительной форме.
И вряд ли кто-то из тринадцати с половиной тысяч вспомнил, чьи это слова. Я и сам вспомнил об этом лишь на Земле.
— Слышь, лейтенант, а Есенин — это классический поэт или Серебряного века? Да всё равно не помню. Проскакал весенней ранью на розовом коне.
— На слоне розовом он проскакал, обкурившись дурью.
— Моя старушка. Моя старушка, тебе привет, как же дальше.
Чья-то рука поднялась впереди и слева. Лазеры, простреливавшие пространство над нашими головами, отключились. Боец в сером камуфляже пробирался к выходу — туда, где на каменистой возвышающейся площадке, прокаленной беспощадным светилом, надменно и неподвижно стояли офицеры-провидцы Призрачных Стражей, Темных Жнецов и Ужасных Мстителей.
Всё!
— Рядовой Иван Гадюкин!
Эльфийский офицер произнес эти слова так, что в них слышались легкая ирония, неподдельное сожаление и целая гамма других чувств. Уж в чем-чем, а в искусстве играть интонациями и смыслами эльфийцам не было равных — даже если они говорили на чужом языке.
— Рядовой Иван Гадюкин! (У него в шлеме сканер, который читает на расстоянии наши смертные жетоны, догадался я.) В онегинской строфе четырнадцать строк, если я не ошибаюсь. Это неповторимый бриллиант, созданный вашим, человеческим, гением. Неужели вы не сможете воспроизвести хотя бы еще десять строк?
Рядовой Гадюкин молчал. Должно быть, сильно палит солнце там, где он встал.
— Но слово Провидца нерушимо. Вас не будут использовать на тяжелых работах. Не хочет ли кто-то еще показать свое искусство в декламации стихов и получить статус пленника-го-стя или хотя бы освобождение от тяжелых работ?
Я взмахнул рукой. Сделав секундную паузу — чтобы дать воющим баньши отключить лазеры, — встал на ноги, словно распрямив сжатую пружину. Мимо согнутых спин в камуфляже, мимо ног, обутых в берцы, — туда, где бил ослепительный и страшный свет, где стоял эльфийский офицер-провидец в шлеме, скрывавшем лицо.
«Только змеи сбрасывают кожи, // Чтоб душа старела и росла», — начал я сдавленным голосом. «Запрокинь голову вверх, тогда голос пойдет сам собой», — вспомнил я чей-то совет. Кажется, это был преподаватель актерского мастерства. Или учитель риторики.
Я зажмурился и вскинул голову. Мир перестал существовать.
Тело звенело и пело, и ушли усталость и жажда. Казалось, не пересохшие губы, а вся грудная клетка выдыхала:
— Лейтенант, я благодарен вам за то, как вы прочли Гумилева. Это великолепное стихотворение, я и сам его помню и люблю. В лучших своих вещах Гумилев приближается к эльдарским мастерам.
Эльфийцы — те, чьи лица не были скрыты шлемами, — с легкой улыбкой смотрели на меня. Да-да, высокое искусство, как это замечательно, возвышенно и, главное, благородно.
— Конечно, с этой секунды вы пленник-гость. Об ином не может быть и речи. Кто еще готов прочесть стихотворение, чтоб получить статус пленника-гостя или освобождение от тяжелых работ?
Поле, усеянное серыми глыбами в камуфляже, молчало. «Цикады, — подумал я. — Сюда бы цикад. И прохладный ветер. Но нет на Халладже ни того, ни другого».
— Досточтимый Провидец! — звонко и весело произнес я. — Мои товарищи мучимы голодом и жаждой, и у некоторых от шока поражения мог временно помутиться разум. Могу ли я предложить следующее: я буду читать Гумилева и иных поэтов, любезных вашим сердцам и вашим душам, а вы освободите по человеку за каждое стихотворение. Дадите им статус пленников-гостей. (Бух-х! Бох-х! — словно молот, бьется сердце в груди.) Столь благородный поступок должен войти в анналы войн.
Эльфийский офицер-провидец откинул забрало шлема и взглянул на меня. Легкая улыбка пробежала по его губам. Темный Жрец, чьи вертикальные зрачки, казалось, с легкостью не то что заглядывали в душу — а проворачивали ее изнутри.
— Конечно, читайте, лейтенант. Думаю, это будет прекрасно.
И я прочел «Рабочего», прочел «Леопарда», это двое, прочел «Слово», еще один, прочел «Галла», «Наступление» и «Смерть». Каждое стихотворение читал, выбирая из ряда молчаливых эльфийцев кого-то одного. Для мрачного офицера в форме Призрачных Стражей с волосами, собранными в конский хвост, — «Завещание». Потом «Укротителя зверей» — для военврача с четырьмя камнями в ухе, горящими ярко на солнце. Еще один эльфиец из Темных Жнецов снял шлем, встряхнув седой гривой волос. Для него я прочел «Путешествие в Китай». Теперь — «Капитанов», первое из четырех, для стоящего поодаль, у скалы невысокого молодого командира Воющих Баньши, как же — Гумилева и без «Капитанов». Военврач сделала знак — и медсестра поднесла мне воду в стакане, напоминающем удлиненную трубку, и раскрыла надо мной зонт. Десять человек! Надо выбирать что-то покороче! «Молитва» — шесть строк. Затем «Выбор» — для высоченного Ужасного Мстителя, стоящего в центре. Двенадцать человек. Закончить на этом было бы слишком. «Товарищ»? Нет, лучше Анненского: