— Где документация грузов, следовавших товарным составом номер сорок семь? — резко спросил фон Зальц.
— Ее взял к себе начальник товарной станции «Ост-Банхоф» Кюльман, господин майор!
— Почему?
— Состав номер сорок семь — специальный поезд, и порядок прохождения документов изменен.
— Вы, ефрейтор, знали, что именно вез сорок седьмой?
— Так точно, господин майор. Накладные поступили из Варшавы три дня тому назад.
«…Нам удалось установить: товарным составом, маршрут № 47, в районе Бад-Аусзее, а также на авиационные заводы Юнкерса в Винер-Нейштадте отправлены детали и материалы для подземных заводов, выпускающих ракеты ФАУ…» — промелькнули в голове Вока строки информации, которую он незадолго до диверсии передал по поручению руководства подпольной организации железнодорожников шахтерам-подпольщикам Грюнбаха.
— Кто был еще в курсе дела?
— Начальник товарной станции, его помощник и секретарь.
— А поездная бригада? Диспетчеры? Обходчики? Телеграфисты?
— Господин майор, правила военного времени под страхом смертной казни запрещают разглашение секретных сведений. Я всегда действую строго по инструкции. Документы на поступление и отправку грузов хранятся в особом отделе. Я получаю и сдаю их под расписку только в служебное время.
— Предупреждаю вас, ефрейтор, ночное происшествие с поездом номер сорок семь — это тоже абсолютно секретное дело. Карать болтунов мы будем так же беспощадно, как за разглашение военной тайны!
Фон Зальц и сопровождавшие его агенты тайной полиции вышли из дежурной комнаты. Но в дверях, загородив выход, остался один гестаповец. Он приказал ефрейтору заниматься своим делом. Гестаповец недвусмысленно ткнул пистолетом в сторону рабочего места Вока.
Внутренним коридором фон Зальц прошел к центральному зданию и по винтовой железной лестнице поднялся на второй этаж в кабинет начальника товарной станции «Ост-Банхоф».
Катастрофа с эшелоном № 47 потрясла Кюльмана, ревностного службиста и фанатичного нациста. Фон Зальцу самому пришлось просматривать пачку накладных на столе начальника товарной станции. У Кюльмана от страха дрожали руки. Он заикался, сбивчиво называл станции, путал номера поездов…
— А это что? — Фон Зальц поднес к глазам Кюльмана синюю накладную. Она лежала в стороне от остальных бумаг.
— Документ поступил ко мне только сегодня утром, господин майор… Это квитанция партии груза, который находился в вагоне, прицепленном к эшелону номер сорок семь на промежуточной станции в Нижней Силезии. Вот, пожалуйста, копия телеграммы дирекции концерна «Герман Геринг». Мы получили ее из Линца позавчера.
Фон Зальц быстро прочел телеграмму. Дирекция концерна категорически требовала от железнодорожной администрации срочно обеспечить транспортировку груза, направленного в Линц уполномоченным концерна инженер-майором Бломбергом. Вагон с бронзовыми статуями, возмущалась дирекция концерна, почему-то застрял на захолустной станции на расстоянии суточного перегона от Линца…
— Ваш ефрейтор, как его?..
— Вок!
— …Знаком с этой телеграммой?
— О нет, господин майор! Я не посвящаю нижних чинов в такие деликатные случаи. Мною лично было отдано распоряжение прицепить вагон к эшелону номер сорок семь.
Фон Зальц внимательно перечитал весь список бронзовых скульптур, значившихся в накладной уполномоченного концерна.
— Где сейчас этот груз? — спросил фон Зальц Кюльмана таким тоном, что у того пробежали по спине мурашки.
— Платформа пять, путь седьмой, — испуганно пробормотал начальник станции.
— Сейчас мы отправимся туда.
Возле пакгаузов стояли тяжелые, трехосные армейские грузовики. Вперемежку с ними прижимались к дверям складов высокими бортами автомашины венских заводов и фирм, пестревшие яркими фирменными эмблемами. Грузы вручную перетаскивали в пакгаузы истощенные люди в полосатых тюремных одеждах. За их работой наблюдала эсэсовская охрана.
Гестаповский «мерседес» круто развернулся и притормозил около пакгауза, рядом с которым протянулся целый состав зачехленных брезентом железнодорожных платформ. Вдоль состава ходили часовые.
Фон Зальц вместе с начальником станции быстро поднялся по лестнице внутрь серого бетонного здания. Вызванный Кюльманом кладовщик, старый унтер-офицер, торопливо снял тяжелые замки с окованных железом дверей склада и раздвинул их в обе стороны..
Фон Зальцу показалось, будто он попал в подвал музея или в мастерскую скульптора. На бетонном полу причудливо громоздились бронзовые фигуры. На многих были видны царапины и вмятины — следы осколков и пуль. В хаосе опрокинутых, наваленных друг на друга скульптур гестаповец никак не мог отыскать бронзовый бюст человека, имя которого фон Зальц боялся даже произнести.
— Сколько нужно людей, чтобы растащить эти груды? — нетерпеливо спросил фон Зальц. — Вызовите пристанционный наряд жандармерии!
…Когда потные и красные от переноски многопудовых бронзовых скульптур жандармы поставили, наконец, на деревянный ящик бюст Ленина, в пакгаузе воцарилась необычная тишина.
Гитлеровцы молча разглядывали бюст, запечатлевший образ русского человека, который — фашисты этого не забывали — и после своей смерти остался вождем, знаменем большевистской России, мирового пролетариата, всех коммунистов на Земле.
Фашисты знали, какая титанически страшная для них сила заключена в этом русском имени. Его произносили запекшимися кровью губами немецкие коммунисты, сыны партии Тельмана, пройдя сквозь муки гестаповского ада, не сломленные пытками, гордые своей принадлежностью к великой ленинской армии бойцов за счастье трудового люда. Его писали на стенах казематов узники фашизма, уходя на казнь. С этим именем поднимались в атаку солдаты Советской России и бойцы антифашистского Сопротивления.
Имя Ленина прорывало колючую проволоку концентрационных лагерей, врывалось сквозь тюремные решетки в камеры, вселяло в людей мужество, объединяло их, сплачивало, укрепляло силы и веру в победу над фашизмом и капиталистической тиранией.
Фон Зальц смотрел на бюст Ленина, и ему мерещилось, будто вокруг Ленина, взявшись за руки, грудью заслоняя своего вождя, встают подпольщики, антифашисты живые и мертвые, те, кто продолжает сражаться, и те, кто замучен в застенках гестапо, расстрелян, казнен, задушен…
Фон Зальцу хотелось сорвать перчатки и зажать уши: ему слышалось и здесь, в бетонных стенах пакгауза, клятва верности Ленину, антифашистской борьбе, которую повторяли узники гестапо, когда их мучили гитлеровцы и истязали, надеясь заставить коммунистов отречься от ленинского учения, предать партию, изменить своему делу…
Фон Зальц провел ладонью по лицу, прогоняя страшное видение: «Уничтожить! Бросить в огонь! Навеки!» Гестаповец чувствовал, как страх душит его. Сейчас был уже не сорок первый год! На немецкие окопы Восточного фронта пала пугающая тень пережитой сталинградской катастрофы.
— Что здесь написано? — Фон Зальц ткнул пальцем в выгравированные по бронзе строки.
— У нас никто не знает русского языка, господин майор, — робко ответил начальник станции. — Может быть, кто-нибудь из восточных рабочих…
— Не надо! — резко оборвал его фон Зальц.
— Господин майор, разрешите я попробую! — неожиданно обратился к гестаповцу стоявший поодаль унтер-офицер. — Я был в русском плену еще в ту мировую войну…
— Хорошо, — подумав, ответил фон Зальц.
Унтер-офицер вытащил из старенького футляра очки и подошел к бюсту.
Художник, изваявший скульптурный портрет Ленина, запечатлел Ильича задумавшимся, сосредоточенным.
— «Храните единство партии, как хранил его Ленин. Десятому Всеукраинскому съезду КП(б)У от рабочих и служащих Жмеринского узла», — медленно, по слогам, делая паузу после каждого слова, прочел старый унтер-офицер.