Заспешили. Лайки по обыкновению бежали впереди, но уже не скрывались из глаз, часто останавливались, поджидая, озирались и нюхали мороз.
Оставалось совсем немного до зимовья, когда Кильтырой снова услышал, а потом увидел словно вынырнувший из тайги большой вертолет. Машина перевалила через речку к пологому берегу, повисла над избушкой и стала приземляться, утопая в рожденном ею буране.
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Телеграмма. Для служебного пользования. Срочно.
Всем управлениям, отделам, подразделениям ВД.
16 декабря с.г. совершили побег особо опасные преступники, отбывавшие заключение в ИТК строгого режима: Семериков Николай Александрович, 1942 г.р., Акимычев Геннадий Иванович, 1946 г.р.
Преступники вооружены.
Побег совершен на четырехоленной упряжке, изъятой у пастуха колхоза «Богатырь» Якутской АССР гр. Силкова М.Т.
Преступники предположительно одеты в светлые полушубки, черные валяные сапоги, серые ушанки…»
Заходясь возбужденно-радостным лаем, собаки бежали к вертолету. Еще вращались лопасти, когда, не дожидаясь трапа, на снег спрыгнули четверо. Двоих Кильтырой признал сразу, на расстоянии- племянника Василия, — секретаря парткома колхоза, и участкового Силантия Увачана. Кайран и Пулька вертелись возле них, подпрыгивая, стараясь лизнуть в лицо. Русские оказались незнакомыми: средних лет, рослый, в белом овчинном полушубке с двумя звездами на малиновых кантах погон, и солдат с автоматом за плечом.
Эвенки почтительно поздоровались с Кильтыроем: «Что ел? Что добыл?» Старший русский осторожно пожал холодную маленькую руку старика.
— Подполковник Паршин Александр Петрович. Здравствуйте, Семен Никифорович. Много о вас наслышан, очень рад познакомиться…
Солдат — теперь стали видны лычки на его погонах — подошел ближе. Кильтырой и ему протянул полусогнутую ладонь, потом провел ею по своему лицу, стирая изморозь с бровей, ресниц и бороденки, и сощурился в улыбке:
— Здравствуйте, здравствуйте… Шибко бежал олешка-то мой. Вмиг домчал — к гостям маленько торопился… Впервой, однако, на вертолете к старику прилетели. Пошто?
— Дело есть к вам, товарищ Яковлев, — сказал подполковник.
— Дело есть, дядя Семен, — повторил Василий. — Пройдем в зимовье, там поговорим. И обогреться не грех.
Василий потянул учуга за собой. Кильтырой с Силантием направились к реке.
Сложив ладони рупором, Паршин крикнул в сторону затихающего вертолета, возле которого копошился экипаж:
— Капитан Игнатенко!
Рослый пилот, неуклюже переваливаясь в тяжелых унтах, подбежал к Паршину.
— Слушаю вас, товарищ подполковник.
— Мы зайдем к хозяину. Ненадолго. Держите машину в готовности.
— Понял, товарищ подполковник.
— А что вы там возле нее крутитесь? Что-нибудь не в порядке?
— Да что-то, кажется, правое шасси барахлит…
— Кажется… Барахлит…
— Так пол-Франции облетели, за один только день, товарищ подполковник. Девять раз садились черт-те где. Хоть эта площадка ничего.
— Еще пол-Франции не обещаю, капитан, но полетать сегодня придется. Горючего на сколько хватит?
— Запаслись.
— И держитесь постоянно на радиосвязи.
— Есть! — Игнатенко откозырял и засеменил к вертолету.
— Останетесь здесь, — буркнул Паршин сержанту и широким шагом стал догонять эвенков, перешедших Мульмугу и остановившихся у заледенелой ступенчатой тропы, круто уходящей к вершине скалы.
В печи гудел огонь.
— Нет-нет, Семен Никифорович, нам не до угощенья, спасибо, — пробовал отговорить Кильтыроя Паршин. — Нам очень некогда. Прямо-таки чертовски некогда. Еще к Джугдыру за сегодня надо успеть и назад…
Но охотник даже бровью не повел. Он уже готовил к закуске строганину. Вошел Увачан, спускавшийся за свежей водой, плеснул в большой котел, поставил его в печь и принялся потрошить рябчика, достав того из Кильтыроевой котомки. Тут ввалился и Василий, обнимая половину кабарожьей туши. Бросил ее на табурет, подвинул ближе к огню отогреваться.
— Я же говорил, Александр Петрович, — засмеялся он, — что просто так нас Яковлев не выпустит.
— Но, товарищи… — развел руками Паршин, хотя теперь не было ни в голосе его, ни в жесте того категоричного «нет», которое могло бы заставить хозяина и его сородичей прервать начатые хлопоты. Подполковник нацепил ремень с тяжелой кобурой на прибитые к стене рога сокжоя и в распахнувшемся полушубке грузно опустился на табурет, прислонившись спиной к печке. Стянул бурки, поставил на них ноги в толстых шерстяных носках… Ох, как тепло… Поламывало суставы, слипались веки.
— Ишь, уморили человека, — проворчал Кильтырой.
— Четвертый день по нашим делянкам и пастбищам мотается, — сказал Василии, разделывая кабаргу.
— Ты, Василий, поспешай с мясом да ходи за остальными. Пускай тоже отдохнут да поедят вдоволь.
— Да, пойду-ка…
Племянник опустил последний кусок в котел, накрыл крышкой, оделся и выскользнул за дверь.
— Ну, что, Силантий? — спросил Кильтырой, присаживаясь к столу, за которым кухарничал сбросивший китель Увачан.
— Жирен, дядя Семен. И где ты только таких добываешь?
— В тайге, сынок, в тайге… Что случилось в тайге, Силантий?
Увачан сдвинул ножом выпотрошенного рябчика, облокотился на стол.
— Беда, дядя Семен… Ты следов чужих не встречал?
— Чужих… Много волков нонешней ночью прошло через Баранье плато. Ихние следы видал.
— Волки, да… Это мы знаем. Нас предупредили… Это с востока, оттуда, где осенью пожары были. И медведи не залегли… Кочуют… Плохо…
— Потому-то я и возвернулся к зимовью. — Значит, нам повезло. А то где тебя искать…
— Во-во… Так, стало быть, не волки?
— Нет, дядя Семен. Хуже! Хуже волков! Хуже всякого зверя!
— Ладно, не стращай, не боязный.
— Что ты, дядя Семен, я не стращаю. Самому не по себе…
— Говори, — поторопил Кильтырой, набивая трубку.
Увачан, поднеся старику огня, продолжал:
— Две семидневки назад из колонии убежали двое, совсем плохие люди. Воры, разбойники.
— Где же это?
— За Становиком, за Алданом… Вот их и ищут. Да найти не могут уже сколько. След на перекатах смыло — собаки сбились. И с вертолетов пока не увидели.
На печи зашипело. Силантий поправил крышку котла, пошуровал в топке.
— Они наверняка где-нибудь отсиживаются, выжидают. Как пора придет, обязательно станут пробиваться на Большую землю.
— А может, пропали оне? — не то спросил, не то уверил Кильтырой.
— Не-е, — протянул Увачан. — Двое их. Как медведи, сильные. На упряжке. Да и оружие у них.
Силантий оглянулся на Паршина. Тот, обмякший, свесивший к плечу голову, мерно посапывал.
— Слушай, дядя Семен, давай его уложим. Неудобно ему.
— Не надо, — посмотрел на спящего Кильтырой. — Пускай так. Ему удобно — устал человек. Еще разбудим… Ты говори дальше.
— А что дальше? Дальше ничего не известно. Куда двинутся? Когда?
— Тайга большая. Кругом она. Зачем в наших краях искать?
— Везде ищут, дядя Семен. Обложили, в общем. Все под глазом — прииски, рудники, леспромхозы, стройки. Пастухов и охотников на вертолетах вот облетают. Александра Петровича, — Увачан кивнул на Паршина, — самым главным начальником прислали по нашей области. Все сам летает. С утра до ночи. Крепкий мужик.
«Крепкий мужик», раскрасневшийся от жары, постанывал во сне.
Проснулся он от хохота. Солнечный свет, пробивавшийся в одинокое окно, пыльно высвечивал середину избушки, и, словно прижимаясь к солнечному пятну на столе, сгрудились за ним люди. Паршин не сразу понял, где он, что за застолье такое… Но вот глаза пообвыкли, и он увидел эвенков, капитана Игнатенко, второго пилота, фамилию которого не смог почему-то вспомнить. Тот что-то рассказывал под общий хохот — наверное, очередную байку, на которые был мастак. Паршин поднялся, роняя полушубок, потянулся, разминая затекшие поясницу и шею.