В этой связи мне вспоминается описание одной даосской притчи у Сэлинджера. Его Холден Колфилд был «первой ласточкой дзэнской весны» — так писала в своей книжке «Восток на Западе» моя первая чаньская учительница Е.В.Завадская. Притча — о знатоке скакунов, который перепутал вороную кобылу с рыжим жеребцом, ибо, не обращая внимания на масть и яйца, заметил, что скакун летит над землей, не поднимая пыли. Все в восхищении.
Но так ли хорошо не обращать внимания на форму, презреть ее, проникая немедленно в сущность? Это весьма уязвимая философия. Она — знамение постфилософского периода развития Запада и совпала с излюбленной западной философской традицией деконструктивизма.
Не зря Деррида, пророк деконструкции и главный философ постфилософского периода, в качестве образца деконструкции приводил не что иное, как самый первый и главный японский синтоистский храм в Исе — чистейший образец насквозь прозрачной конструкции. Это совершенно восхитительная постройка, которая восходит к I веку н. э. и каждые 20 лет перестраивается, обновляясь в течение жизни каждого нового поколения.
Любовь к Японии и у нас, и на Западе — любовь к фантомному объекту. Но Япония — это очень важно — научила советского интеллигента выживанию в тоталитарном обществе: в условиях минимального психологического комфорта при постоянном фоновом давлении и притеснении. Она предложила непростой, но в принципе доступный ответ: минимизация личной активности, переключение с карьерно ориентированной деятельности, с активной социальной позиции на эстетически ориентированный, созерцательный подход к жизни, на эстетические игры с реальностью. В общем, типично постмодернист ский подход. Возможно, это благородное неучастие стало одним из факторов, разрушивших в итоге советскую идеологическую систему. Япония помогла деконструировать нашу собственную реальность, часто весьма незавидную. Правда, это оказалось не только деконструктивным, но отчасти и деструктивным.
После развала СССР советская интеллигенция как социальная группа оказалась перед лицом вымывания почвы из-под ног и саморазрушения. В новой реальности не было места эскапистской идеологии, ее чрезмерно эстетизированному образу жизни с полубарским-полулюмпенским пренебрежением к регулярному и интенсивному труду, к регулярной профессиональной рутине.
С 90-х годов Японией стали интересоваться совсем другие люди — всякая, подчас полуграмотная публика, впервые услышавшая про все эти восточные диковинки. Произошел взлет разного мистического околовосточного вздора. Вспомним поразительный успех секты «Аум Синрикё»: число ее адептов в России в несколько раз превысило число таковых в Японии. Я помню, видел в каком-то американском журнале фотографию их слепого лидера на приеме в Кремле. Руцкой, кажется, его принимал. В Японии это невозможно было вообразить. Маргинальные, демонические или смехотворные явления Японии стали здесь необычайно популярны.
Роль Японии (точнее, ее специфического культурного образа) в позднесоветской и постсоветской ментальности, думаю, должна быть переосмыслена. Япония была своего рода волшебной грезой для многих ярких интеллектуалов с изначально высокими потенциями. Однако будущий историк в числе некоторых вторичных, но существенных подспудных причин, вымостивших дорогу к концу того типа российской интеллигенции, который мы знали в течение нескольких поколений, должен будет описать и японский след.
А виновата ли во всем этом Япония? Думаю, нет.
СЛОВА И СМЫСЛЫ
Экологически чистый
Владимир Иваницкий
Слова могут видоизменяться, мутировать, подменять звучанием смысл, обозначать несуществующее. Все четыре типа схождения термина с рельсов видим одновременно на примере метаморфозы, которую претерпел на нашей почве термин ЭКОЛОГИЧЕСКИ ЧИСТЫЙ.
Экологически чистый продукт, экологически чистый район… Со времен «зеленого ренессанса» в Европе, когда вчерашние энтузиасты-одиночки сохранения природных ресурсов сколотили политические партии и стали заседать в парламентах, словосочетание ЭКОЛОГИЧЕСКИ ЧИСТЫЙ сделалось рыночным: хорошо продающимся и хорошо продающим.
Все началось со специалистов, работавших на военную промышленность в закрытых институтах. Там знали истинный масштаб угроз, нависших над мировой биосферой. Позже к ним присоединились энтузиасты: религиозные фундаменталисты, сектантски мыслящие вернуться в дотехническое прошлое, молодые политические радикалы, писатели, мистики и нео-язычники. А также радетели восстановления народной культуры и регионального искусства («оперные» индейцы и реставраторы шаманизма в туристических целях).