Несколько позже в результате капиталистических реформ в дефиците оказались деньги, а не продукты питания и товары широкого спроса. Это было принципиально иное устройство жизни, в котором вдобавок государство с нищим наследством обанкротившегося социалистического хозяйства не платило зарплаты месяцами. Население загрустило и захотело назад, в те времена, когда зарплату регулярно платили, колбаса стоила 2 рубля 20 копеек, а бутылка водки — 2 рубля 70 копеек. (Или наоборот? Уже не помню.)
Реформаторы не сумели ему объяснить или оно не захотело услышать, что назад нельзя попасть при всем желании, поскольку за 70 с лишним лет хозяйствования большевики умудрились полностью разорить страну, посадить ее на импорт, за который более платить нечем и в долг никто не дает.
К населению особенных претензий нет: оно не обязано что бы то ни было понимать, а за непонятливость само расплачивается. Меня поразила перемена в советской интеллигенции, вдруг развернувшейся на 180 градусов.
Известный, уважаемый в прогрессивных кругах социолог заявил, что социологическая наука гибнет, что существовать она могла только в советском прошлом. Историк с мировым именем провозгласил анафему реформаторам и сказал, что всего-то надо было исправить сталинские крайности, а все остальное могло бы работать прекрасно. Все это весьма сочувственно встречалось аудиторией симпозиумов и конференций.
Обществоведы не могли не помнить о массовых репрессиях, которые по отношению к инакомыслящим не прекращались никогда: о репрессивной психиатрии, о политических заключенных, переименованных в уголовников, о танках и виселицах в Венгрии, о танках в Чехословакии, о том, как у них самих устраивали обыски в поисках самиздата и чем это грозило каждому из них. Ладно, предположим, «что-то с памятью моей стало». Но анализ совет ского общества был их профессиональной работой, которую очень трудно было выполнять профессионально в идеологическом обществе, объявившем обществоведение сугубо идеологической работой. Советская общественная наука, отлученная от мировой и запряженная в идеологическую упряжку — тема отдельного разговора, полного недоумений. Но в любом случае профессионалы обществоведения обязаны были представлять себе, что такое советский коммунистический режим, как он устроен (на самом деле, а не в учебниках научного коммунизма и программах партии), как функционирует и каких людей формирует. Работы, посвященные тоталитаризму, в то время уже были в мировой науке; вряд ли они оставались совсем уж неизвестными обществоведам. Были сам- и тамиздатовские работы отечественных ученых-диссидентов.
Одно из самых почетных мест среди них занимали книги философа, логика, писателя Александра Зиновьева, который не живописал ужасы тотального террора, к тому времени подробно описанные, а именно анализировал устройство «идеологического общества», формулировал его законы, представлял целую галерею образов порожденных этим обществом людей.
Александр Зиновьев с семьей
Исходный тезис трудов А. Зиновьева о коммунистической социальной системе состоял в том, что люди по природе своей эгоисты, как и животные. В среде людей, способных, в отличие от животных, познавать мир и рационально строить свою деятельность, законы «экзистенциального эгоизма» действуют столь же неуклонно, но более изощренно, чем в простых и наивных стаях животных. Эти законы работают в любом обществе, и капиталистическом, и коммунистическом, только по-разному. Капиталистическое общество сложилось преимущественно на основе деловых (товарных) отношений, а общество советского типа — преимущественно на основе коммунальных отношений, прежде всего в трудовых коллективах. Но в любом обществе есть своя иерархия, деление на управляющих и управляемых, с соответственным распределением благ, и в любом обществе человек стремится получить максимальный объем благ с наименьшей затратой усилий. Примерно так излагает суть взгляда Зиновьева на реальный коммунизм один из авторов сборника, академик РАН, директор Института философии РАН А.А. Гусейнов.