"Мы плохо еще распределяем бывшие латифундии", — жаловался высокопоставленный чиновник правительства. И раньше эта фраза не вызвала бы у нас ничего, кроме сочувствия или даже дружеского совета: мол, действительно, плохо еще, надо поактивнее распределять, а то промедление выйдет на пути строительства светлого будущего.
Лозунг "Грабь награбленное!" неизбежно выходил на первый план, как только такое "распределение" проходило свой первый этап. После него начиналось "перераспределение", улучшение социальной справедливости одних за счет ущемления своих противников и бывших соратников. Начинался жестокий, кошмарный дележ награбленного между бывшими соратниками. Этот период обычно объявлялся борьбой против фракционизма, против агентов мирового империализма, который не спит и засылает чуму антиправительственных настроений даже в среду самых верных. Они-то, самые верные, и гибли первыми, потому что захватывали именно то, что обычно нравилось всем, желающих-то ведь много, да и моральные запреты сняты — можно убивать, это уже не считается преступлением и грехом. Напротив, тот, кто больше убил, становился героем, почитаемым человеком.
Его именем называли ту или иную мертвую улицу, мертвый дом.
"Отчего негодяи стоят за деспотизм? — записал в дневнике Лев Толстой. — Оттогд, что при идеальном правлении, воздающем по заслугам, им плохо".
Как все похоже в "заблудших странах"! И даже если скорость падения не у всех одинакова, не составляет труда предсказать, что ждет страну, решившуюся на очередной "социально-экономический эксперимент". Пока еще не было примера, чтобы страна так называемой социалистической ориентации смогла накормить своих граждан, поднять их благосостояние, стать примером мудрого правления для других.
У кого оружие — тот и прав. Это аксиома для современной африканской истории. Поэтому всегда старались накопить побольше оружия. Брали у всех, а поскольку в самом начале давали много и охотно, то брали гораздо больше, чем могло понадобиться. В результате во многих странах скопились такие арсеналы, что может хватить на долгие годы вперед. Так и произошло. Войны, начатые после независимости, не сравнимы ни по масштабам, ни по жертвам и разрушениям с тем, что когда-либо знала африканская история. Феодальные войны, истребительные войны, бессмысленные войны. Ведущиеся в то время, когда над всем континентом нависла угроза экономического коллапса, экологической катастрофы. За это прямую ответственность несут сами африканские лидеры, боровшиеся не за "народное счастье", а за собственную власть, и те державы, которые щедро снабжали их оружием и деньгами для ведения войны.
Во многих странах, которые по привычке именуются "прогрессивными", правящие режимы не контролируют значительную часть территории. Между тем они отказывают своим противникам в праве даже называть себя политической силой, не говоря уже о равноправном представительстве на возможных переговорах. Долгие годы нельзя было говорить о том, что перед этими странами стоит цель национального примирения. Сразу начинались обиды: о каком национальном примирении может идти речь? Ведь мы сражаемся против бандитов, против контрреволюционеров!
Себя же они считали истинными революционерами: что же, и в этом они не так далеко ушли от нас. В их понятии "революционер" — это тот, кто крушит все доставшееся ему в наследство, кто ведет нескончаемые войны, подавляет права человека и доводит свое население до первобытного состояния.
И совсем недаром они с радостью повторяли, что именно Октябрьская революция открыла им дорогу к светлому будущему. Это верно — к их личному светлому будущему. О народе в ходе таких революций никто не думает. Народ выступает как некая бесплотная сила, от имени которой вершатся преступления во имя той же бесплотной силы. Народ становится в ряд с языческими идолами, которым нужно приносить постоянные кровавые жертвы. Но сам же он и выступает в роли жертвы, которую его вожди приносили от его же имени и в его же интересах.