Вообще, загляните в любой учебник: градация в российской истории традиционно идет не только по периодам или формациям, но и «по правителям»: эта классификация сложилась давно и сама собой. Всегда определяющим фактором политики было — кто у власти. Лидер становился не просто лицом государства, а — самим государством.
Термин «политическое лидерство» традиционно имеет в России совершенно четкий синоним — «верха». Носители власти часто бессознательно воспринимаются как некие особенные, отличные от других люди. Носитель такой власти, по сути, «не от мира сего», он выше человеческих законов, и он стоит между двумя полюсами, между раем и адом, по ту сторону добра и зла. Эпитет «грозный», применявшийся к наиболее уважаемым царям, хорошо подтверждает данный тезис. «Гроза», как символ княжеской силы и могущества, берет свое начало еще с позднеязыческих времен, когда Перун был выдвинут в главные боги славянского пантеона. Образы добра и зла в политической символике, таким образом, часто сливаются и выступают в синкретическом, нерасчлененном виде. Типа, бьет — значит, любит. Достаточно вспомнить хотя бы популярную последнее время концепцию Сталина как «эффективного менеджера»: да, положил миллионы людей, но зато — превратил крестьянскую страну в ядерную и космическую державу! (Следуют бурные аплодисменты, переходящие в овации).
Мистический элемент в восприятии массами образа вождя несомненен. Здесь соединяются все те же архетипы Великого отца, героя-змееборца и образ Спасителя, возродившегося после многочисленных гонений и трудностей. И порой даже так: чем больше погибших в борьбе, в которой он выжил, тем выше статус вождя. Например, положение Сталина после Великой отечественной войны заметно упрочилось, фактически его имя отождествлялось с Родиной; он стал как бы ее человеческим воплощением. Вообще, Сталин создавал себе героический образ совершенно сознательно, и псевдоним, означающий «стальной человек», тоже не случаен: все мелочи работали на имидж. Сталин как олицетворение страны настолько прочно укоренился в массовом сознании, что после его смерти многие просто не представляли себе дальнейшую жизнь. Некоторые не представляют до сих пор.
Ленин в советское время выполнял функцию универсального, вечного вождя, можно даже сказать, что он был главным богом и фараоном «пролетарского языческого пантеона», ибо именно он был бальзамирован и помещен в мавзолей, в соответствии с архаическими (и отнюдь не марксистскими) представлениями о бессмертии души. Советская пропаганда неоднократно подчеркивала, что «Ленин всегда живой»; даже партбилет за номером 001 всегда выписывался на его имя. Следовавшие после Ленина вожди, не претендуя, конечно, сравняться с ним, все же пытались представить себя как некие инкарнации, воплощения почитаемого всеми культурного героя («Сталин — это Ленин сегодня»). Естественно, никто не воспринимал это буквально, но на символическом уровне это была истина, не допускающая сомнений. Мифический образ Ленина тоже в каком-то смысле являлся консолидирующим, объединяющим, воплощающим светлую коммунистическую идею. Его именем разве что погоду не заклинали.
Кстати, о грозных царях-батюшках по ту сторону добра и зла. Я не зря уже упоминал здесь Ивана IV и его верную опричнину. Жесткое разделение народонаселения на две неравные части — тех, кто при власти, и тех, кто в пролёте, стало в дальнейшем основным принципом внутреннего российского мироустройства. В каком бы облике это ни проявлялось. Владимир Сорокин в одном из интервью (в связи со своей повестью «День опричника») говорит так: «Мешает метафизика нашей жизни и государственной власти. В Европе каждый гражданин может сказать: «Государство — это я». У нас же страна делится на государство и на подданных, то есть наш народ не отождествляет себя с государством. Государство — это отдельная машина, это некий идол, которому надо молиться и во имя которого надо жертвовать собой. Мне кажется, что опричнина сыграла главную роль в формировании в народном сознании такой структуры государства».