— Кто это такая? — спросилъ я у господина, стоявшаго на краю тротуара.
— Говорятъ, что это знаменитая Роза, которая служила въ Чекѣ и собственноручно казнила приговоренныхъ къ смерти.
Толстенькій человѣкъ въ сѣромъ костюмѣ подошелъ къ намъ и сталъ прислушиваться.
— А я думаю, что это ошибка. Навѣрно Роза ушла вмѣстѣ съ Чекой, — сказалъ онъ.
— Какъ сказать? — отвѣтилъ первый, — уже поймали нѣсколькихъ подлинныхъ чекистовъ; они и сами не скрывали, что работали въ Чрезвычайкѣ; а остались они тутъ, чтобы шпіонить и разстрѣливать добровольцевъ изъ-за угла.
Я пошелъ дальше.
Около Большого театра стояла толпа. Чего-то ждали. Остановился и я. Черезъ минуту съ боковой улицы вышли два конвойныхъ; они вели двухъ молодыхъ людей въ котелкахъ, хорошо одѣтыхъ, съ высокими крахмальными воротничками. Съ противоположнаго тротуара неожиданно сорвался пожилой мужчина и сталъ бить палкой по головѣ одного изъ арестованныхъ. Должно быть, бившій былъ правъ, такъ какъ тотъ, кого били, втянулъ только голову въ плечи и не сдѣлалъ ни одного движенія уклониться отъ ударовъ. Страшно было смотрѣть и на избиваемаго, и на лицо бившаго: — вся жизнь послѣдняго была сведена къ чернымъ безумнымъ зрачкамъ. Онъ наносилъ удары, визжалъ, кричалъ что-то о братѣ, о чрезвычайкѣ и былъ въ томъ состояніи, когда люди не чувствуютъ смертельной раны.
* * *
На другой день я пришелъ въ Комиссію по-раньше. Но народу, тѣмъ не менѣе, было уже много. На дверяхъ, рядомъ со вчерашнимъ спискомъ, гдѣ была и моя фамилія, висѣлъ новый. Спорить и отстаивать прежній списокъ было бы напрасно. Подумавъ, я вписалъ свою фамилію и во вновь-появившійся. Часамъ къ десяти во дворѣ уже маялось около трехсотъ человѣкъ. На очередь не обращали вниманія. Каждый хотѣлъ попасть впередъ, и на террасѣ, передъ дверью была страшная давка. Я со своей больной рукой остался за флагомъ. Въ три часа Комиссія прекратила занятія, пропустивъ человѣкъ 50. Остальные уныло разбрелись по домамъ.
Вернувшись къ себѣ, я зашелъ къ знакомому капитану, который жилъ во дворѣ. Я засталъ его и еще другого поручика на кухнѣ. Они рѣзали хлѣбъ тонкими ломтиками, раскладывали ихъ на желѣзномъ листѣ и сажали въ печку.
Я спросилъ, какъ у нихъ обстоитъ дѣло съ реабилитаціей.
— Да никакъ, — отвѣтилъ хозяинъ, — сушимъ вотъ хлѣбъ. Потомъ возьмемъ котомки, сухарей и пойдемъ скрываться въ лѣсахъ...
Я обратился къ его гостю.
— Уходимъ, — подтвердилъ тотъ, — и вамъ тоже совѣтую сдѣлать...
И то, что онъ разсказалъ мнѣ, не было особенно ободрительно.
— Я съ мѣсяцъ жилъ при добровольцахъ въ С-ѣ. Встрѣтили мы ихъ съ колокольнымъ звономъ. А потомъ пошли разочарованія. Всѣ тѣ, которые такъ или иначе служили совѣтской власти, натолкнулись на самый холодный пріемъ. Ну, это бы еще ничего. Старымъ запахло и очень даже. А крестьяне-то очень чутки къ этому. Про пьянство и дебоширство говорить нечего.
Контръ-развѣдка, что хочетъ, то и вытворяетъ: дѣлаетъ обыски, забираетъ цѣнныя вещи, арестуетъ, потомъ откупаться надо. Ни права, ни правды. Въ воззваніяхъ объ Учредительномъ Собраніи пишутъ, а сами нѣтъ-нѣтъ, да «Боже Царя храни» и затянутъ.
Народъ-же все видитъ и слышитъ. Никакой осторожности, только дѣло погубить могутъ...
Я пожелалъ имъ обоимъ всего хорошаго, пожали мы другъ другу руки и разстались.
Къ обѣду пришелъ хозяинъ со студентомъ.
Студентъ разсказалъ, что въ эпидемическомъ лазаретѣ, гдѣ онъ служилъ конторщикомъ, начали поговаривать о расформированіи лазарета.
Въ этомъ госпиталѣ, по его словамъ, было нѣсколько большевиковъ. Наканунѣ прихода добровольцевъ, по приказу свыше, изъ всѣхъ больничныхъ книгъ, гдѣ было написано «коммунистъ», эти страницы были вырваны, а на новыхъ было велѣно написать — гражданинъ такой-то.
Добровольческія власти явились въ лазаретъ на одинъ моментъ и не доискивались, кто тамъ лежитъ.
На утро я снова зашагалъ въ Комиссію. Несмотря на ранній часъ, народу оказалась тьма. Появился третій списокъ. А когда двери наконецъ открылись, объ очереди не могло быть и рѣчи;
каждый тискался впередъ; ругались, толкались, давили другъ друга. Списки слетѣли съ дверей; ихъ затоптали ногами.
Я вышелъ изъ толпы и сѣлъ на тумбу во дворѣ. Вблизи, вдвоемъ на одномъ кухонномъ табуретѣ, сидѣли загорѣлый штабсъ- капитанъ и моложавый подполковникъ.