— Куда вы? — спросила меня Анна Егоровна.
— Хотѣлъ посмотрѣть, что внутри тамъ находится, да не знаю... Жутко чего-то...
— Пойдемте съ нами. Мы идемъ теперь въ чрезвычайку, что въ генералъ-губернаторскомъ дворцѣ помѣщалась. Алиса Викентьевна сына своего ищетъ.
Пошли вмѣстѣ.
— Весь домъ запакощенъ, — разсказывала по дорогѣ объ особнякѣ Бродскаго Анна Егоровна, — внизу арестованныхъ держали, а на-верху чекисты жили, видно, не успѣли всего забрать съ собой — серебра много оставили — жбаны, блюда, чаши;
тутъ-же и пустыя бутылки изъ подъ шампанскаго, флаконы отъ кокаина, видно, трезвому нельзя такъ работать. А въ ванную, гдѣ, говорятъ кипяткомъ шпарили — не пустили; тамъ какія то приспособленія нашли, чтобы человѣка силой держать; такъ до осмотра властями оставили.
Пришли ко дворцу. На крыльцѣ стоялъ часовой; насъ пропустили. Полутемный вестибюль былъ пустъ. Противъ входной две ри шла наверхъ широкая лѣстница, налѣво отъ нея — узкій корридоръ.
— Вамъ что угодно? — спросилъ насъ стоявшій у лѣстницы полковникъ съ Владиміромъ.
Анна Егоровна объяснила.
— Казненныхъ тутъ нѣтъ; но если хотите, можно осмотрѣть комнаты, гдѣ содержались заключенные. Можетъ быть, вашъ сынъ оставилъ гдѣ нибудь надпись на стѣнѣ.
Полковникъ зажегъ свѣчку.
— Идите за мной, безъ свѣта здѣсь нельзя, — слишкомъ темно.
Онъ вошелъ въ корридоръ первымъ. Направо и налѣво шли двери. Когда то тутъ помѣщались разныя службы, чуланы, комнаты для прислуги.
Темнота была устроена большевиками искусственно: терраса, шедшая вдоль нижняго этажа, была забрана досками, были заколочены также и окна, выходившія на эту террасу. Такъ какъ этого чрезвычайнымъ архитекторамъ показалось недостаточно, то они забили и полустеклянныя двери, дававшія свѣтъ второму, внутреннему ряду комнатъ, которыя выходили уже прямо въ корридоръ. Въ итогѣ получалась тьма кромѣшная.
Какая цѣль была держать заключенныхъ въ мракѣ, — эту тайну кіевскіе чекисты увезли въ Гомель.
Были и свѣтлыя комнаты. Тутъ между божьимъ свѣтомъ и заключенными находилась только толстая желѣзная рѣшетка. Я нашелъ нѣсколько надписей.
«Завтра меня казнятъ. Прощайте, товарищи. Матросъ Голыненко»...
«Раковскій жретъ до отвалу, а народъ голодаетъ»..
«Мнѣ стыдно, что я былъ коммунистомъ»...
Половину боковой стѣны занимала большая картина, исполненная, видимо, рукой художника. Вѣроятно, за отсутствіемъ всякихъ другихъ красокъ, она была написана только чернымъ и краснымъ.
Картина изображала длиннаго тощаго еврея съ горбатымъ носомъ, съ пейсами, въ балахонѣ и туфляхъ. За руку онъ держалъ маленькаго еврейчика съ такимъ же носомъ и пейсами. На веревочкѣ за собой, вмѣсто игрушки, еврейчикъ катилъ пулеметъ. И оба они — отецъ и сынъ — съ радостнымъ изумленіемъ глядѣли на поле, покрытое красными маками; изъ каждой чашечки цвѣтка смотрѣлъ на свѣтъ Божій еврейчикъ.
Подъ картиной была подпись: «Цвѣты коммунизма».
Въ этой чрезвычайкѣ мы ничего не нашли и пошли домой.
Около Анатомическаго театра я разстался съ Анной Егоровной и ея знакомой — онѣ пошли смотрѣть тѣла, а я — къ себѣ.
Софья Егоровна дала мнѣ поѣсть, и послѣ обѣда, расположившись у окна въ своей комнатѣ, я принялся читать какой-то англійскій романъ.
Героиней его была нѣкая миссъ съ каштановыми волосами, съ голубыми глазами, безъ денегъ и безъ всякихъ человѣческихъ слабостей; героемъ — джентльмэнъ по англійской мѣркѣ. Имъ обоимъ ставились приличныя препятствія, они прилично устраняли ихъ, и дѣло несомнѣнно шло къ браку.
Я читалъ и слышалъ, какъ въ верхнемъ этажѣ возились на полу дѣти, а въ сосѣдней квартирѣ, гдѣ жила большая польская семья, отецъ и мать ссорились изъ-за какихъ-то денегъ.
Нашъ домъ былъ двухъ-этажный, деревянный; все, что дѣлалось у сосѣдей, было отлично слышно. И вотъ, въ тотъ моментъ, когда герой заявилъ героинѣ, что онъ ѣдетъ въ Африку охотиться на слоновъ, раздался негромкій выстрѣлъ, какъ будто изъ небольшого браунинга. Я посмотрѣлъ на улицу; она была почти пуста, только какой-то кубанецъ поднимался вверхъ по противоположной сторонѣ. Не придавъ выстрѣлу никакого значенія, но потерявъ вмѣстѣ съ тѣмъ желаніе ѣхать за героемъ въ Африку, я отложилъ романъ въ сторону и пошелъ въ столовую; вынулъ изъ стопки книгъ алгебру и пустился въ изслѣдованіе уравненій.