Первым, кто это понял, был Юрий Андропов. Прибыв на место, он оценил ситуацию трезво, без антисемитских предрассудков, а исходя исключительно из интересов советской империи, которую он в Венгрии представлял. В отличие от предшественника Киселева и наперекор указаниям из Москвы, которая продолжала поддерживать Имре Надя против Матиаса Ракоши, Андропов решительно занял сторону последнего. Тем более что уже через год после назначения премьером Имре Надь представил на рассмотрение ЦК партии и парламента программу, которая предусматривала закрытие концентрационных лагерей, политическую амнистию, экономическую децентрализацию, разрешение крестьянам покидать колхозы. Это создавало для беспокойства Кремля куда более веские причины, чем в июне 1953 года. Теперь Венгрия не просто опережала Москву в процессе десталинизации, но заходила так далеко, как в Советском Союзе никто никогда в будущем не зашел.
Венгерская реальность и тенденциозное ее отражение в посольских доносах Андропова возымели действие: 7 января 1955 года венгерских вождей снова вызвали в Москву и снова подвергли суровому разносу. Но на этот раз подсудимым был Имре Надь, которого кремлевские прокуроры — Хрущев, Маленков, Микоян, Молотов, Каганович и Булганин — обвиняли во всех, по советскому политическому кодексу, смертных грехах: ревизионизме, умалении роли коммунистической партии, буржуазном национализме, подрыве колхозов и даже в снижении военного потенциала страны. Как и летом 1953 года, перед каждым советским вождем лежала аккуратная папка, из которой они черпали обвинения, аргументы и доказательства. Причем надо отдать должное Андропову: досье на Имре Надя было подготовлено им с необычайной тщательностью, с высоким профессионализмом, так что в преступлениях венгерского премьера не оставалось никаких сомнений. В вину ему ставилось все — от патриотической цитаты из венгерского поэта Шандора Петефи, которую Имре Надь имел неосторожность привести на страницах партийной газеты "Сабад Неп", до антисоветской демонстрации, стихийно возникшей во время соревнований по водному поло между венграми и русскими.
Сразу по возвращении из Москвы с Имре Надем случился сердечный приступ, в апреле он был выведен из состава политбюро и ЦК и снят с поста премьера. К нему даже приезжал главный советский идеолог Михаил Суслов и, сидя у постели больного, уговаривал публично покаяться. Имре Надь отказался и был исключен из партии. Но Матиасу Ракоши, одержавшему с помощью Андропова победу, для полного триумфа показалось этого мало — он составил проскрипции на 400 человек и потребовал их немедленного ареста ради спокойствия и порядка в стране. Первым в списке значился Имре Надь. Нам неизвестно, какую позицию в этом вопросе занимал Андропов — поддерживал ли он требование своего протеже на арест соперника? Что же касается Кремля, то он сдержал победоносный пыл венгерского ставленника и на арест Имре Надя санкции не дал.
Матиас Ракоши спасал шкуру и старался угодить Москве, но он ошибся — из Москвы дули хоть и переменчивые, но часто теплые ветры. Имре Надь умел слушать "шум времени". За несколько недель до открытия в Москве XX съезда он закончил "политические тезисы" и в 10 экземплярах послал их в ЦК той самой партии, из которой полгода назад был исключен. Один экземпляр он направил на улицу Байза в советское посольство. Андропов мгновенно снял копии с этого, на его взгляд, порочащего Надя документа и переслал одну в Москву под грифом "совершенно секретно" (он знал, что благодаря такому грифу документу будет обеспечено первоочередное внимание), а другую Матиасу Ракоши. Впоследствии этот документ будет фигурировать на суде над Имре Надем в качестве главного инкриминирующего материала. Точно так же Андропов уже поступал с отрывками из воспоминаний Имре Надя, которые тот посылал в советское посольство для передачи кремлевским вождям: один экземпляр сразу отсылался с курьером Матиасу Ракоши.