Он вообще любил Восточную Европу, по которой впоследствии по долгу службы пришлось много разъезжать, но любил не как заграницу, а как часть советской империи, для него лично самую предпочтительную часть. В своих вкусах он слыл западником. Всегда модно одет. Став послом, распорядился сервировать стол на приемах в "континентальном" стиле, а гостей угощать французскими винами. Учтивый хозяин, он сам обходил столы, шутил с мужчинами, любезничал с дамами, а когда начинались танцы, приглашал их в несколько церемонной, довоенной манере. Дамы были в восторге — от его мягкой вкрадчивой речи, от комплиментов, но больше всего — от неожиданности: вместо русского увальня — советский денди. Нравился он и мужчинам: в отличие от предшественника никогда не повышал голоса, в спорах старался переубедить, а не перекричать, был терпим и внимателен — больше слушал, чем говорил. Это был советский чиновник новой формации, с которой венграм пока что не приходилось сталкиваться. У собеседников, в том числе радикально настроенных, обычно оставалось впечатление, будто Андропов на их стороне, хотя он по большей части молчал. Но молчание списывали на официальный статус посла, который мешал поддержать вслух венгерских сторонников реформ.
В Венгрии он научился скрывать свои мысли и улыбаться — два качества, которые сыграли роковую роль в Венгерской революции. Потому что он казался "своим" не только реформаторам в Будапеште, но и сталинистам в Москве. Поддерживая в венграх надежду, он одновременно усиливал тревогу в русских. Поэтому — в добавление к объективным факторам — справедливо будет признать, что он лично способствовал созданию в Венгрии революционной ситуации, из которой извлек максимальную выгоду для собственной карьеры. Даже в последние дни восстания, когда исход был практически уже предрешен, он обольщал венгров ложными надеждами, усыпляя их бдительность либо провоцируя на рискованные акции, которые необходимы были Москве как предлог для военного вмешательства. В то время как многие венгерские революционеры и реформаторы принимали его за "своего", он пользовался все большим доверием Кремля. Недаром Хрущев вспомнит о нем в своих мемуарах как о человеке, который один заменял собой Советскую Армию, когда ее из тактических соображений либо из-за колебаний вождей вывели из Будапешта за несколько дней до окончательного штурма венгерской столицы.
Принимал ли Андропова за "своего" Имре Надь? Скорее всего, он знал о подрывной роли советского посла против него лично, но в те дни, когда их встречи стали почти регулярными, иногда по нескольку раз в день, и когда с еще большей частотой в сердце этого трагического премьера Венгрии сменялись надежда и отчаяние, он предпочитал верить Андропову, даже если догадывался, что тот его обманывает, — предпочитал лучше быть обманутым, чем заглянуть безнадежной правде в глаза. Никто не знает, о чем они беседовали с глазу на глаз в течение нескольких часов кряду в ту их знаменательную встречу, которая одновременно положила и конец опале Имре Надя, и начало Венгерской революции.
24 октября в 8 часов 13 минут радио Будапешта сообщило о назначении Имре Надя премьер-министром, а еще через полчаса новый руководитель страны объявил в стране военное положение, пытаясь ввести анархию революции в русло законности и порядка. Увы, было уже поздно — слишком долго сдерживаемые события, словно нагоняя упущенное, развивались стихийно и неудержимо.
Накануне по всему Будапешту прокатилась волна демонстраций: "Имре Надя в правительство, Ракоши в Дунай" — единодушное требование разбушевавшейся толпы. Около городского парка демонстранты обвязали стальными тросами шею бронзового Сталина и стащили ненавистную статую с пьедестала, на котором осталась только гигантская пара русских сапог — триумфальный символ позднее проигранной революции. Поваленную статую тирана толпа с улюлюканьем потащила по улицам к Национальному театру — Венгерская революция началась с карнавала, но слишком быстро превратилась в кровавую бойню. Вмешательство советских танков политически перенаправило ее ход: гражданская война перешла в освободительную войну с оккупантами, ее главным лозунгом теперь стал "Русские домой!". Венгерская армия начала переходить на сторону повстанцев.