— Люди взбудоражены, — отозвался полковник, зажигая елочные свечи. — А как вообще-то обстоят дела? Напали на след?
— Следствие идет день и ночь, — отвечал Хойман, — у нас достаточно материалов — сообщений, протоколов допросов и бесед, много, конечно, несущественного, люди рассказывают и то, чего не знают, выдумывают, фантазия работает у них не хуже, чем у газетчиков. Особенно отличаются этим оттингенцы. Наперебой засыпают сведениями, кто кого видел 22 декабря. Какой-то неизвестный продавал на площади ветки омелы. В писчебумажный магазин пришел странный покупатель за фольгой. Почему он показался странным? Из-за пенсне, которое теперь никто не носит. Одна женщина видела возле собора цыганку, ровно в полдень. И мы обязаны все это записывать, ведь наперед неизвестно, что может сгодиться. Полиция на ногах уже двое суток, но это никого не волнует, судят по результатам. Вот мельник и написал: “За что вам только платят?..” — С брюзгливым видом советник обернулся к радиоприемнику — начиналась трансляция песнопений из Сикстинской капеллы.
Госпожа Мейербах резюмировала:
— Итак, с одной стороны, вас ругают, с другой — засыпают всякими небылицами. Но давайте вспомним о Книппсенах, их положение ужасно. Как представлю себе нынешнее их состояние… за два дня до Рождества убивают сына…
Госпожа Мейербах прижала руку к груди, к сверкающей броши на кружевах, и скорбно склонила голову, а госпожа Ваня вздохнула и подняла глаза на мужа.
— Жена Книппсена, — сказал комиссар, — со вчерашнего вечера находится в лечебнице нервных болезней в нашем городе. Сам Книппсен сегодня с детьми в Оттингене, в семье архивариуса. Думаю, соседи не оставят их в беде. В ту же клинику профессора Гранца направлен и сын акушерки Дадельбек — он последним, не считая преступника, разговаривал с убитым. Мальчик, вероятно, был очень привязан к бедному Юргу, несчастье совершенно его подкосило.
— Остальных детей тоже, — вставил Хойман, — но не до такой степени. Дадельбек самый из них впечатлительный, да еще последним с ним расстался. Эрвин, — окликнул он Зайбта, — когда зажжешь все свечи, посмотри, там еще должна быть коробка с бенгальскими огнями.
Пел хор Сикстинской капеллы. Генеральша озабоченно сказала:
— Вот господин полковник спросил вас, нашли ли вы какие следы. Если бы что-нибудь обнадеживающее попало в газеты, люди хоть немного бы успокоились… Хоть какой-нибудь результат…
— Ну что вы, разве их успокоишь… — махнул рукой Хойман, наблюдая, как полковник Зайбт прикрепляет к ветвям бенгальские огни. — Да мы и не имеем права давать журналистам преждевременную информацию. Газеты не раз оказывали нам медвежью услугу, публикуя предварительные данные по следствию. — Лицо советника стало холодным и жестким. — У нас на подозрении Стопек. Его мать из Кракова. Очень красивый, между прочим, город, мне дважды приходилось там бывать. Подозреваемый лишь родился в Кракове. Жил в других местах. Три года назад был осужден в Бельгии за соучастие в убийстве девушки шестнадцати лет. Его приговорили к десяти годам. И ему удалось то, что в настоящее время удается, может быть, одному из тысячи, — совершить побег…
— Неужели это вообще возможно? — удивилась госпожа Мейербах.
— Мало того, — развел руками Хойман, — он ухитрился замести следы и добраться сюда к нам. То ли с фальшивым паспортом, то ли без него, во всяком случае, ему удалось достать подложные документы, деньги и одежду, и он проживал в нашей стране под фамилией Брикциус. Подозрение, что Брикциус и Стопек одно лицо, к сожалению, появилось лишь в начале декабря, о нем проговорился кто-то из преступного мира. И только тогда стало ясно, что это тот человек, которого мы разыскиваем — кроме прочего, и в связи с детоубийством.
— Он уже сознался? — спросила генеральша.