«Дети вырастут ростом с отцов!
Город злой – что же мне добрым быть?
И, согнав в ров детей, стариков,
Хан подручным шепнул: – Перебить!
Сжечь! Разграбить! Сломать! Завалить!
Все с землею сровнять навсегда!
Чтоб и в памяти истребить
Непокорные мне города!»
И, взирая на мертвых детей,
Хан вдоль рва на коне проезжал,
Знал, не хватит мечей и плетей.
И озноб его лютый трепал.
И читал он в застывших глазах
Что угодно, но только не страх.
И впервые ответа не знал –
Кто же здесь победителем стал!
Возрождение. Утро XV-го века
Триптих с прологом
Собирала Москва земли русские.
Ум копила, силу и стать,
Чтоб тверским, рязанским и суздальским
Встать с колен,
На ноги встать,
Отряхнуться,
расправить плечи
И от моря до моря вздохнуть
Полной грудью,
в кровавой сече
свой единственный высветив путь.
Ты живо, Куликово поле!
Тяжек меч,
но праведен меч.
Мы от поля до поля в воле
Красоту земли и раздолье.
Чистый дух и любовь сберечь!
1. Феофан, Прохор, Андрей. 1405 г.
На Москве стучали в такт три сердца.
Каждое по-своему, но в такт!
Трое было их – единоверцев
По Христу,
и по кистям в руках.
По тому, что выйдет из-под кисти
И останется – твое… и не твое.
По застывшей в мертвой краске мысли,
И по духу, оживившему ее.
В горестной купели сердце выкрещенное
Оживало рядом с молодым
Сердцем,
куликовским всходом вырвавшимся
Из родной земли сквозь черный дым,
И от них ни чуть не отставало
Сердце, недоступное годам, –
Все, что накопило, отдавало
Жизни,
людям.
храмам,
городам.
В Благовещенском, под свод,
на самый верх
Лез Рублев,
отринув суетность земную.
И светлел лицом суровый
Грек,
Вспоминая родину святую.
От погибели своей земли бежал
Он на Русь, объятую пожаром.
Русь восстанет из огня –
он знал,
Ну а вместе с ней,
его же даром,
Византия в фресках будет жить –
Так угодно, видимо, судьбе,
И из рук не выпускал он кисть.
Забывал в работе о себе.
Старичок седой и узловатый,
За наставника артельным и отца,
вверх глядел, в соборный свод покатый
Прохор – чудодей из Городца.
И прищуривая глаз подслеповатый –
скольких вывел в свет его мазок –
Он, ругая годы, говорил:
– Ребяты,
мне б наверх подняться кто помог!
Оживали стены
и вмещали
На себя все отблески земли,
Отряхнувшей тяготы печали,
Возродившейся из пепла и золы.
И в суровых ликах узнавали Люди тех,
под чьи знамена шли.
И отныне лики не пугали –
Поднимали,
за собой вели!
В образе
Спасителя людского
И его апостолов святых
Прихожане видели Донского,
Храброго Владимира,
иных –
Не вернувшихся из славной битвы.
Но навек оставшихся в сердцах.
Тех, чьи судьбы с их судьбою слиты.
Превозмогших муки,
смерть
и страх.
И стучали в такт сердца артели.
Подчиняясь трем большим сердцам:
Сердцу –
выкрещенному в горестной купели,
Сердцу –
радостному как капель в апреле.
Сердцу –
бьющемуся вопреки годам.
2. Даниил, Андрей. 1408 г.
Пролетела пара лет
с благовестным звоном.
Зубы обломавши, ушел Едыгей.
Во Владимире Андрей
с Даниилом Черным –
Время – разбросавши, сводит людей.
Тихо у Успенского собора.
Примолкает, проходя, народ, –
Здесь – мирская суета, котора.
Там – священнодействие идет.
От церквей Царьграда и Софии
Страшный Суд – любимейший сюжет.
Только трудно напугать Россию,
Крепнущую среди страшных бед.
Да и стоит ли?
Напрасная задача!
Столько было видено судов! –
Суд так суд!
Но надо бы иначе! –
С Даниилом порешил Рублев.
Даниил в работе скор, спор.
Зуд мастеровой зудит в груди –
В руки бы не кисть, а топор!
А Андрей все в небо глядит:
Ищет в небе сердцем лазурь –
Вот бы краски где растирать.
Меньше будет крови и мук.
Если золотое с солнца брать!
Судный День – как торжество любви.
Братства и согласия людей,
И освобождения земли –
В мыслях рисовал себе Андрей.
И волжбою друга увлечен,
Даниил в груди огонь гасил.
Верил – мир страданья обречен.
Только б у любви хватило сил.
Стены пропадали –
это кисть
Прорубала светлое окно
В ту не близкую,
но будущую жизнь.
Что творцам застать не суждено.