— Да почему?
— Потому что им вовеки отсюда не выбраться, — заявил он и погрозил собаке кулаком. — А она обязательно уедет. И всюду будет чувствовать себя распрекрасно.
— Почему это она должна отсюда уехать? — спросил я, в первый раз за день подумав, что Гриша сошел с ума. — Почему она должна уехать, откуда ты взял?
— Ниоткуда, — сказал Гриша.
В бюро по трудоустройству Грише сказали, что пока ничего подходящего для него нет, но не надо волноваться, в конце концов все пристраиваются. Потом мы, как и вчера, пошли в сторону моря и договорились встретиться на остановке автобуса в шесть. Я взял у Гриши парочку сигарет и отправился разыскивать Еву. В кафе ее не было, но официант меня знал и принес бутылку пива. Не прошло и пяти минут, как ко мне подошел какой-то тип.
— Мне бы хотелось, коллега, поговорить с тобой, — сказал он.
Он сел; я сразу понял, с кем имею дело. У него были свои девочки, и, должно быть, давно. Я научился распознавать их; оденься он хоть кардиналом, я ни с кем сутенера не спутаю. Он всегда обращается к тебе с этакой профессиональной доверительностью и буквально прилипает взглядом к твоему лицу.
— Ева — твоя барышня? Я не ошибся? Она для тебя работает?
— Может, и так, — сказал я. — А тебе не все равно?
— Дельце есть, — сказал он. — Можно неплохо заработать. А ведь тебе, милок, деньги нужны.
Я сразу понял, к чему он клонит, и рассмеялся ему в лицо.
— Хочешь, чтобы я ее кой-куда упрятал на время? — сказал я. — Так я говорю?
— Точно, — сказал он. — Ева живет в Иерусалиме. Вот пусть там, где живет, и ходит в город. Ездить на автобусе в Тель-Авив и ловить здесь клиентов — штука не хитрая, не запретишь ведь влюбиться в девушку и пойти с ней в гостиницу. Так ведь?
— Натурально, — сказал я. — Увы, в моем возрасте самое приятное в любви жратва. Так что на эту тему говорить со мной бесполезно.
— Вот-вот, — сказал он, словно не слыша меня. — К такой девушке не придерешься. А она потом как ни в чем не бывало возвращается в Иерусалим, где никто или почти никто ничего об этом не знает, и строит из себя порядочную. А что делать нашим девушкам? Тем, которые ходят здесь?
— На хрен мне сдались ваши девушки, — сказал я. — В этом мире все хотят трахаться. Кое-кто останется и на вашу долю.
— Ты не прав, милок, — сказал он. — Зря ты так думаешь. Вот ты, например, в прошлом году пять месяцев работал на стройке, не имея разрешения на работу, и ведь никто тебе и слова не сказал, хотя все об этом знали. Почему ты бросил работу?
Я протянул к нему правую ладонь; в 1944 году в нее угодила пуля и выхватила часть кости, а потом я еще сломал руку в этом самом месте. Я не могу ни сжать кулак, ни поднимать тяжести; и вот сейчас он держал своей сильной горячей рукой мою ладонь и внимательно ее разглядывал.
— Тебе нужна легкая работа, — сказал он.
— Спасибо за участие, — сказал я.
— Я тебе помогу, — сказал он.
— Мне поможет Ева, — возразил я. — А у ваших баб появится время, чтобы соскрести отпечатки с задниц.
Он положил руку мне на плечо.
— Ева ничем не отличается от них, — сказал он. — Все они поначалу были такими. Она-то думает, что в один прекрасный день встретит простофилю, который на ней женится, возьмет заработанные ею деньги и ни о чем не вспомнит. Но вот ты, например, ты ведь не из этой категории, верно я говорю? Ты ведь на ней не женишься и жить с ней вместе не будешь, а значит, гроша ломаного от нее не увидишь. Не твое это дело. Бросай, хватит с тебя.
Он снова положил руку мне на плечо.
— Никому неохота быть сутенером, — сказал он. — Но стоит разок поскользнуться, так всю жизнь на заднице и проедешь. Говорю, бросай. Ты поможешь мне с Евой, а я дам тебе денег, хватит на пару месяцев. А за это время, глядишь, работу подыщешь. Бросай, прошу тебя.
Глаза у него были припухшие, тяжелые, он глядел на меня и улыбался.
— А ведь я даю тебе шанс, — сказал он. — Что ты, что другой — мне все равно. Для меня это всякий сделает. Только я вижу, что тебе больше всех нужно. Ты еще можешь найти что то свое, свой хлеб есть. Ну а Ева все равно ходить здесь не будет.
— Что вы ей сделаете? — спросил я.
— Да так, — сказал он. — Что-нибудь сделаем. Что потребуется, то и сделаем. Но тебе с этого уже ничего не обломится.
Он тяжело двинулся прочь; вообще он был тяжелый, вялый, но выглядел человеком порядочным. Наверное, была у него жена и ребенок, и, наверное, когда-то его сбили с ног, и с тех пор он так и не оклемался.
— Загляни как-нибудь вечерком, — сказал он. — Выпьем, развлечемся. А хочешь, пойдем в кино.