Да точно! Эта Великая Китайская Стена – его творение.
Бедный, бедный Робинзон! И как тебя угораздило дойти до жизни такой!
Кстати, зря он старался, зря изливался по́том на сушняк неподъёмных камней, ведь в отсутствие понимающего селекционера—после его депортации при невыясненных обстоятельствах (концовка шедеврального романа Дефо является фальсификацией более позднего периода со стороны реакционного правительства из-за роста пофигизма среди подрастающих поколений)—травка превратилась в обыкновенную траву, в «дикушку» попросту говоря, с настолько низким содержанием дельта-9-тетрагидроканнабинола (он же ТГК), что потребуется такое же количество столетий, минувших со дня насильственного перемещения бедного Робинзона отсюда, для доведения растения до мало-мальски обнадёживающей кондиции.
Своевременная выбраковка и калибровка способны творить чудеса, сам знаешь.
Ну а его, попавшего на Остров по прохождении Двух Уровней, не в меньшей степени удручало отсутствие коз.
Их тоже депортировали?!. Или, не вынеся разлуки с милым, милым Робинзоном, они по очереди, а возможно всей стосковавшейся группой, метнулись со скалы в ту бухту, куда впоследствии выбросился крушимый бурею корабль с грузом бутылок для его почтовых отправлений через БОПС?
Как бы то ни было, но он на Острове один, если не считать пугала за оградой, с которым иногда, по вечерам, он останавливался перекинуться словечком-другим про житьё-бытьё, но пугало тоже не знало в каком они конкретно тропике: Рака или Козерога?
Да, именно пугалу он подарил трофейную куртку, несмотря на его низкий образовательный уровень, и с привычной грустью взглянул при этом на манящие очертания листьев бесполезно прекрасной конопли.
Ярка неспособная дать облегчение участи рассеянных склеротиков своим комолым севооборотом.
Его выручала привычность к жизни в мире подделок, силиконовой анатомии, фальшивых улыбок, нейлоновых чувств…
Пугало согласно подкивывало, в карманах обесцвеченной экваториальным солнцем куртки пара колибрей вили гнёздышко для будущих колибрят…
Но парочку трудолюбивых крохотных пичужек экстрадировала залётная шара наглых воробьёв.
Откуда они вообще тут взялись? Воробей не перелётная птица, спроси любого орнитолога.
– Ах, – соглашалось пугало устало, – в наши дни эти беженцы пролезут куда и в жизни не подумало бы в обход иммиграционных служб…
Естественно, он поначалу весьма собой гордился, но чувство сгладилось, как и остальные чувства обернувшиеся в пустой бесплодный автоматизм.
Он любил этот Остров.
Он помнит с какой взволнованной внимательностью исследовал на первых порах незнакомые складки местности, таинственный мир тропического леса, что начинался от порога его хижины.
Помнит как первый раз восходил по прибрежной гряде к молчаливому кратеру вулкана, не зная пути, наобум, ой ли, получится ли?
А то!
С базальтовой вершины увидал он всю бесконечную ширь океана и остров тоже весь, который смахивал на зелёную ящерицу в мягкой опушке из вершин деревьев далеко под его ногами, и белую полосу беззвучного прибоя и даже различил очертания бухты на северной оконечности.
Теперь, после того, о чём он избегал даже подумать, к нему не возвращалось ощущение прежнего подъёма. Он проверял. Специально обошёл остров самыми любимыми из своих маршрутов. Те оказались слишком коротки, обыденны, знакомы.
Он знал заранее что будет за чем и даже на самой вершине подумал – уже было.
Да пусть бы лучше уж людоеды наведались, ну хоть какое-то разнообразие.
Впрочем нет, не надо людоедов, пистоль где-то запропастился…
На обратном пути через гущу джунглей, в чьих зарослях уже не трепетала незримая вибрация неведомого, клещеклювый пёстрый попугай вспорхнул на ветку у него над головой и заорал:
– Кешка дуррак! Кешка дуррак!
Случись такое прежде, он выхватил бы уже податливую петлю своей пращи из прочной змеиной кожи лоханского Ботропса и у него на ужин был бы попугайный суп. А теперь?
– Без тебя знаю, – вяло отреагировал он.
Почему-то он избегал приходить на пляж, где молча, в манере «а я ващще тут не при делах», вылёживался остов Епифановны, что типа отошла порезвиться в набегающих волнах и вот-вот будет обратно.
Что не пускало его? Во всяком случае не тот аспидно-чёрный огрызок пальмы трахнутой громовым разрядом молнии в день достопамятного столпотворения. Отнюдь нет.
Жалко, конечно, но на любой Cocos nucifera его дендрофилия резко обрывалась.