По комнате поползли новые волны дыма — Линка тоже закурил.
— Известно, что он вышел из лагеря живым.
— И ты думаешь, что он в Чехословакии?
— Все это только предположения, но он почти наверняка должен был поехать в Братиславу и так или иначе встретиться с этой троюродной сестрой по фамилии Конска.
— А почему он исчез?
— На этот вопрос может ответить только Соботник, если он еще жив.
— И ты хочешь повидаться с этой Конска?
— Да, и если она что-то расскажет и мы найдем Соботника, мы хотели бы немедленно вывезти его в Лондон.
— Тут будут сложности, — сказал Браник. — Официально мы не имеем к этому процессу никакого отношения, а все, что касается евреев, — дело щекотливое.
Арони выразительно посмотрел Бранику прямо в глаза, и тот не мог не понять, что означал этот взгляд.
— Мы просим оказать нам услугу, — сказал Арони. — В нашем деле услуги обычно бывают взаимными. В один прекрасный день и вам может понадобиться услуга.
«И довольно скоро», — подумал Браник.
Перед рассветом они выехали из Праги и на полной скорости направились в сторону Словакии. Прошло несколько часов. Линка толкнул задремавшего Арони и показал ему на освещенные первыми лучами солнца башни Братиславского замка, который возвышается над Дунаем в том месте, где сходятся Австрия, Венгрия и Чехословакия.
Вскоре после полудня машина остановилась перед домом № 22 по улице Мытна. На двери квартиры № 4 висела табличка: «Лена Конска». Женщина лет шестидесяти с небольшим открыла дверь. Арони с первого взгляда понял, как красива она была тридцать пять лет назад — достаточно красива, чтобы жить с фальшивыми документами. Да, в Братиславе женщины совсем особые.
Линка представился ей. Она посмотрела на него с тревогой, но без страха.
— А я — Арони из Израиля. Мы приехали, чтобы поговорить с вами об одном важном деле.
17
— Милорд, наша следующая свидетельница будет давать показания по-итальянски.
Ида Перец, полноватая, просто одетая женщина, войдя в зал суда, растерянно остановилась, как останавливается бык, неожиданно оказавшийся посреди арены. Шейла Лэм помахала ей из-за своего стола, но она этого не заметила и, когда приводили к присяге переводчика, обводила взглядом зал, пока не успокоилась, отыскав в заднем ряду какого-то молодого человека. Она слегка кивнула ему, и он кивнул в ответ.
Принеся присягу на Ветхом Завете, она сообщила свою девичью фамилию — Кардозо из Триеста.
— Расскажите, пожалуйста, милорду судье, когда и при каких обстоятельствах вы были отправлены в концлагерь «Ядвига».
Между ней и переводчиком завязался довольно долгий разговор.
— Есть какие-то проблемы? — спросил Гилрей.
— Милорд, — смущенно ответил переводчик, — родной язык мадам Перец — не итальянский. Ее итальянский перемешан с каким-то другим языком, так что я не могу переводить в точности.
— Что же, она говорит по-сербски?
— Да нет, милорд, это какая-то мешанина, немного похожая на испанский, а я его не знаю.
Из задних рядов зала Абрахаму Кейди передали записку; он показал ее О’Коннеру, который, посовещавшись с Баннистером, встал.
— Вы можете объяснить нам, в чем дело? — спросил его судья.
— Милорд, миссис Перец, по-видимому, говорит на языке, который в ходу в некоторых еврейских колониях Средиземноморья. Это средневековый испанский язык, как идиш в Германии, только менее понятный.
— Хорошо, можем мы найти переводчика и вернуться к этому свидетелю позже?
Последовал оживленный обмен записками.
— Мой клиент имел дело с этим языком и говорит, что он очень редкий, вряд ли мы сможем найти в Лондоне человека, который им владеет. Но здесь, в зале, находится сын миссис Перец, он всю жизнь говорил с матерью на этом языке и сейчас готов переводить.