— Это довольно высокий пост, не так ли?
— Да.
— Были ли вы членом коммунистической партии, когда началась война?
— Нет. Я вступил в партию в сорок восьмом году, когда начал работать в Брно.
— Вы изменили свои имя и фамилию?
— Да.
— Расскажите, при каких обстоятельствах вы это сделали.
— Во время войны меня звали Эгон Соботник. Я наполовину еврей по матери. После освобождения я изменил имя и фамилию, потому что боялся, что меня разыщут.
— Почему?
— Я боялся преследования за то, что меня заставляли делать в концлагере «Ядвига».
— Расскажите нам, как вы попали в лагерь «Ядвига».
— Когда немцы заняли Братиславу, я бежал в Будапешт и жил там с фальшивыми документами. Венгерская полиция поймала меня и вернула в Братиславу. Гестапо отправило меня в лагерь «Ядвига», где я поступил в распоряжение медчасти. Это было в конце сорок второго года.
— Кому вы были подчинены?
— Доктору Адаму Кельно.
— Он находится в этом зале?
Соботник указал на Адама дрожащим пальцем. Судья еще раз сказал, что стенограф не может записывать жестов.
— Вот он.
— Какая работа была вам поручена?
— Канцелярская. Главным образом, ведение отчетности. А под конец я вел истории болезни и журнал операций.
— К вам обращались члены подполья? Я имею в виду интернациональное подполье — вы понимаете мой вопрос?
— Милорд, вы разрешите мне пояснить это мистеру Тукла? — спросил переводчик.
— Да, пожалуйста.
Они обменялись несколькими фразами, после чего Тукла кивнул.
— Мистер Тукла понял. Он говорит, что там были небольшая подпольная группа польских офицеров, и большое подполье, куда входили остальные. Летом сорок третьего года к нему обратились и сообщили, что подполье весьма интересуют медицинские эксперименты, которые ведутся в лагере. По ночам он и один еврей из Дании по имени Менно Донкер переписывали из журнала сведения об операциях, которые делались в пятом бараке, и передавали их связному подполья.
— И что делал с ними ваш связной?
— Точно не знаю, но план состоял в том, чтобы переправлять их на волю.
— Рискованное дело.
— Да. Менно Донкер попался.
— Вы знаете, что сделали за это с Менно Донкером?
— Его кастрировали.
— Понятно. А вам не казалось странным, что немцы все это регистрировали?
— У немцев мания все регистрировать. Сначала они наверняка считали, что победят в этой войне. А позже думали, что если будут все регистрировать, а потом подделают эти записи, то смогут оправдать многие случаи смерти.
— Сколько времени вы вели такие записи?
— Я начал в сорок втором и вел их до тех пор, пока нас не освободили в сорок пятом. Всего набралось шесть тетрадей.
— Теперь давайте вернемся немного назад. Вы сказали, что поменяли имя после войны из-за того, что вас заставляли делать в лагере «Ядвига». Расскажите нам, чем вы занимались.
— Сначала — только канцелярской работой. Потом Кельно узнал, что я член подполья. К счастью, он не знал, что я переправляю на волю сведения о его операциях. Я был в ужасе, что он выдаст меня эсэсовцам. Но вместо этого он заставил меня всячески ему помогать.
— Например, каким образом?
— Держать пациентов, когда им делали укол в позвоночник. Иногда меня заставляли самого делать укол.
— Вы были обучены это делать?
— Мне показали один раз, за несколько минут.
— Что еще вас заставляли делать?
— Держать пациентов, когда у них брали пробы спермы.
— То есть запихивали им в задний проход деревянную палку, чтобы получить эти пробы?
— Да.
— Кто делал это?
— Доктор Кельно и доктор Лотаки.
— Сколько раз доктор Кельно делал это на ваших глазах?
— Не меньше сорока или пятидесяти раз. Каждый раз через нас проходило по многу человек.
— Они испытывали боль?
Тукла опустил глаза.
— Очень сильную.
— И это делалось над здоровыми людьми перед облучением и последующей операцией, то есть было первым этапом эксперимента?
— Милорд, — прервал его Хайсмит, — мистер Баннистер задает свидетелю наводящие вопросы и хочет услышать его собственные выводы и соображения.
— Я сформулирую вопрос иначе, — сказал Баннистер. — Принимал ли доктор Кельно участие в медицинских экспериментах немцев?
— Да.
— А откуда вы это знаете?
— Я сам видел.
— Вы видели, как он делал операции в пятом бараке?
— Да.
— Много раз?
— Во всяком случае, сотни две или три.