Выйдя из больницы, Мозарин заметил:
— Жаль, что вы, товарищ майор, не спросили у Некрасовой об этом «приказе».
— Бессмысленно просить ее расшифровать записку, пока она не в состоянии говорить, — ответил майор. — Да и не стоит ей сейчас открывать, что «приказ» в наших руках. Прежде всего нам самим надо кое-что прояснить. Очень странный «приказ»!.. Команда на совершение серьезной диверсии почему-то дана открытым текстом. Ведь записка не зашифрована, написана без применения какого-либо кода, вот что удивляет! Обычно такие документики выглядят по форме записками самого невинного содержания. Расшифровка их, определение системы и типа кода дают следствию в руки кое-какие ниточки… А здесь — непонятное легкомыслие предполагаемых диверсантов. По существу никакой конспирации. Странно, что и работники государственной безопасности пока не торопятся с этим «приказом»… — Градов помолчал и добавил: — А вы, лейтенант, побывайте на квартире Некрасовой. Пожалуй, это надо было сделать раньше.
Некрасова жила в трехкомнатной квартире: две занимал инженер Федоров с женой и детьми, а третью, меньшую, — учительница.
Соседка Веры Петровны объяснила, что Некрасова живет в этой квартире два с лишним года, уходит рано, приходит из школы поздно. А в свободные дни сидит дома. Она неразговорчива, вероятно сказывается долгое пребывание в фашистском концентрационном лагере.
Заходят к ней главным образом ученики, чаще всего Леня Ильин. Изредка добиваются беседы с ней родители школьников, но она предпочитает разговаривать с ними в учительской.
Получив ключи от комнаты Некрасовой, Мозарин пригласил двух понятых и вошел в небольшую светлую комнатку. На стенах темнели несколько рамочек с фотографиями учеников, снятых со своей учительницей.
Письменный столик, три стула, маленький гардероб, этажерка с книгами и железная, застланная шерстяным одеялом кровать — вот и вся обстановка. Лейтенант тщательно перебрал все в ящиках письменного стола, но ничего, кроме ученических тетрадей, записок родителей да старых бальников не обнаружил. Он вынимал книгу за книгой, перелистывал страницу за страницей, встряхивал, но ни в учебниках, ни в томах художественной литературы тоже ничего не нашлось. Он перебрал все в шкафу, вытащил из-под кровати чемодан — и все с тем же результатом: ничего интересного для следствия!
После трехчасовой утомительной работы лейтенант составил протокол, дал его подписать понятым, поблагодарил их и запер комнату.
Градов решил посоветоваться со своим начальником — комиссаром Турбаевым. Седой, приземистый, добродушный уралец благодаря своей угловатой фигуре, медленным движениям и некоторой мешковатости казался неторопливым увальнем, у которого душа нараспашку. Но когда сообщали о каком-нибудь преступлении или когда оперативные сотрудники, по его выражению, «волынили» с розыском преступников, куда пропадали его добродушие и мешковатость! В одно мгновение он превращался в решительного, волевого командира, указания которого поднимали иной раз сотню оперативных работников, непреложно и непоколебимо идущих по следам нарушителей закона.
В том городе, где до назначения в столицу работал Турбаев, преступники, как местные, так и «гастролеры», боялись его и предпочитали объезжать опекаемую им территорию. Еще до Отечественной войны в газетах промелькнуло сообщение о том, как он задержал несколько отпетых бандитов, засевших в каменном особняке. На двери особняка люди Турбаева наложили стальные щиты, и в окна, чтоб избежать напрасного пролития крови, пожарные во время сильного мороза направили из брандспойтов могучие струи воды. Через двадцать минут преступники один за другим стали выпрыгивать со второго этажа и сдались «на милость победителя».
Комиссар редко терял хладнокровие, и его спокойный голос действовал на сотрудников куда убедительнее, чем сердитый окрик иного горячего начальника.
Когда оперативные работники начинали сомневаться в себе, наталкивались на особые сложности, они, не стесняясь, шли за советом к комиссару. Опираясь на свой богатый опыт, он уверенно, но по-товарищески приходил им на помощь.
— Интересное дело! — сказал Турбаев, выслушав Градова. — Инсценировано все очень хитро. И, что там ни говорите, вас сбили со следов, запутали. — Он взял деревянное пресс-папье, поставил его на ручку, крутнул. И оно завертелось по столу, как волчок. — Конечно, преступному шоферу повезло. Дождь… Пострадавшая упала… Прогон машины по колючей проволоке хорошо задуман и еще лучше выполнен. Человек не растерялся, сразу нашелся: уверенно угнал машину за сокольническую рощу, а потом превратился в «невидимку». Да, дорогой майор, этот тип — опасный экземпляр. Согласен с вами — чувствуется опытная преступная рука. И он не должен больше разгуливать на свободе. Вы поняли меня?