Больно думать об этом. Тоска.
Итак, что реально происходит? Национальный распад при социальном параличе. Социальные структуры никак не сдвинутся с места, зато национальные — взорвались. Как по разбойному свисту, разбегаются от нас вчерашние братские народы. Когда-то шли СЮДА, теперь бегут — ОТСЮДА. Как от прокаженных. Это — первая ужасная правда. А вторая — та, что мы, русские, и сами от себя рады убежать. Собственную историю растоптать готовы, на собственных похоронах пляшем. Ликуем: победили! Семьдесят пять лет жили и мучились, слава богу, выяснилось, что зря! "По ошибке"! Эта правда о нас для меня еще и пострашней первой. Впрочем, одна от другой неотделима. Вместе они нас и настигают: внешнее одиночество и внутренний распад.
Вот это и мешало мне пойти к "Белому дому". Хотя знал: лучшие люди моего поколения — там. Мои единомышленники, сподвижники прошлых лет — там. И лучшие, чистейшие из молодых — там.
Я видел их в следующие дни — этих молодых ребят, проведших там ночь. Они говорили, что никогда не переживали большего счастья, чем под дождем, в ожидании танков, в готовности лечь под гусеницы. Они говорили, что в те часы родилось новое поколение людей. Они говорили, что в ту ночь Россия стала другой.
Я был потрясен их словами. Я решил, что ошибся, не понял смысла событий. И я пошел к "Белому дому" — убедиться в своей ошибке.
Это было на третий, кажется, день после ликвидации путча. Народ еще теснился на площади: жгли костры, сидя у неразобранных баррикад; трехцветное полотнище реяло над "Белым домом", прикрепленное к аэростату. И надписи на стенах пестрели.
Одна из них пригвоздила меня к месту:
"Бей краснопузых без промаха!"
Мне было достаточно. Я сразу почувствовал себя краснопузым. Себя, своего отца, коммуниста, погибшего в 1941-м, своего деда-эсера.
Повернулся и, как ударенный, пошел к метро.
Думал: ну вот, дождался, убедился, "чья взяла", — можно записываться в стан побежденных.
У "Баррикадной" — ударом памяти — вернуло меня к реальности. Вот здесь она стояла, девочка, глаза, полные боли. Господи, вот беда-то: все пытаюсь слова свести, непримиримое примирить, целое в невесомости удержать, болото решетом вычерпать. А где стоматологическая поликлиника — не знаю. Девочке помочь, конкретное доброе дело сделать — не сумел. Даже такой малости — не сдюжил.
Сентябрь 1991
Валентин Королев
Я В МОМЕНТ ИСТИНЫ
В октябре 1990 года на вопрос ведущего "Взгляда" о возможности государственного переворота со стороны КГБ я ответил утвердительно. Это вызвало неудовольствие у руководства Комитета, и сразу после выхода этой телепередачи в эфир на восточные регионы страны оно направило в Останкино сотрудника своей пресс-службы.
К тому времени Крючков уже добился принятия Совмином Союза постановления, позволявшего ему увеличить число дивизий спецназа КГБ под фарисейским предлогом борьбы с уголовной преступностью. Тем же постановлением санкционировалось создание так называемых рабочих дружин. А незадолго до этого председатель доказывал руководству страны необходимость снятия отпечатков пальцев у всего населения поголовно.
Таким образом, за год до переворота были определены основные его движущие силы: КГБ, армия и люмпен-пролетарии.
Органы ВЧК — КГБ были мощной пружиной из высоколегированной человеческой стали, прочно сидящей на двери тоталитарной системы. Настолько жесткой, что долго удержать эту информационную дверь открытой ни у кого не хватало сил. И вот крепившие ее до недавнего времени шурупы марксистско-ленинской идеологии насквозь проржавели. Пружина беспомощно болтается на двери, грозя рухнуть кому-нибудь на голову. Ее нужно снять и переплавить в колокольчики, которые в цивилизованных странах висят при входе в аптеки, уютные магазинчики и кафе.
КГБ — это еще и лайковая перчатка большевистской мафии с зашитой в нее свинчаткой антиконституционных и антигуманных методов агентурно-оперативной деятельности. С ней можно легко, непринужденно и даже элегантно побить беззащитного противника. А когда она снята и сохнет от безделья в кармане, ее хозяину-рецидивисту трудно, просто невозможно долго удержаться от того, чтобы снова не пустить ее в дело. Особенно когда на него показывают пальцем, как на разбойника с большой дороги. Именно это я и имел в виду, отвечая "Взгляду" на интересовавший его вопрос.