Насколько обоснована благодарность отцу – в этом придётся разбираться, поскольку в тексте воспоминаний и в дневниках Татьяны Львовны есть противоречивые признания на этот счёт. Надо сказать, что первая книга воспоминаний, посвящённая детским годам, малосодержательна – длиннющий текст с массой ничего не значащих деталей. Но это вполне естественно, поскольку свои впечатления дочь Толстого стала записывать с четырнадцати лет, когда трудно ожидать от автора глубокомысленных выводов и скрупулёзного анализа собственных поступков, не говоря уже о справедливой оценке поведения окружающих людей. Работая над мемуарами, она оставила ранние записи без изменений, что вполне понятно: жизнь взрослого человека не легка, а детство было такое ясное и светлое…
Особый интерес представляют воспоминания Татьяны Львовны о том, как отец готовил своих детей к тому, чтобы противостоять превратностям судьбы:
«Нам, детям, было дано самое тщательное воспитание и образование. В доме жило не менее пяти воспитателей и преподавателей и столько же приезжало на уроки (в том числе и священник). Мы учились: мальчики – шести, а я – пяти языкам, музыке, рисованию, истории, географии, математике, закону божьему. Отец был против поступления в среднюю школу не только дочерей, но и сыновей. В семье чуть ли не с самого рождения первых детей было решено, что когда старший сын – Серёжа – достигнет восемнадцати лет, то мы переедем в Москву, а там Серёжа поступит в университет, а меня, старшую дочь – на полтора года моложе Серёжи – будут вывозить в свет. Всё шло как по писаному».
Пять языков – это уже явный перебор! Знания двух европейских языков, помимо русского, вполне достаточно, чтобы поддержать разговор в приличном обществе или прочитать в оригинале произведения наиболее популярных зарубежных авторов. Если есть намерение сделать карьеру в министерстве иностранных дел, можно было бы расширить список. Сам Лев Николаевич, как говорят, был изрядным полиглотом, однако о карьере дипломата для своих детей вроде бы не помышлял. И тем не менее, им приходилось очень нелегко:
«В то время весь день у нас бывал заполнен уроками. Мы вставали в восемь часов и после утреннего чая садились за уроки. От девяти до двенадцати с перерывом в четверть часа между каждым часом мы занимались с Фёдором Фёдоровичем, с англичанкой и играли на фортепиано. В двенадцать мы завтракали и были свободны до двух часов дня. После этого от двух до пяти опять были уроки с мамá по-французски, по-русски, истории и географии и с папá – по арифметике. В пять часов мы обедали и вечером, от семи до девяти, готовили уроки».
Итого – восьмичасовой «рабочий» день. Не много ли для дворянских недорослей? Разумнее было бы оставить больше времени для чтения книг и спортивных занятий – при тогдашнем уровне медицины закалка и физическая подготовка могли бы уберечь детей от многих бед. Но нет – Льву Николаевичу этого показалось мало, и ко всему прочему добавилась новая «напасть»:
«Вот мы все сидим и пишем дневники: т. е. Илья, я, и мама послала Лёлю [так дома звали Лёву] принести свой. Лёля начал, но у него не идёт, и он бросил».
Толстой считал, что ведение дневников весьма полезно для развития умственных способностей и умения ясно выражать свои мысли – поначалу это был обязательный элемент в его системе образования, но со временем дети к такому занятию явно охладели. Только у Татьяны сохранилась потребность делать записи в дневнике, чтобы хоть как-то привести свои мысли и ощущения в порядок.
В 1888 году Татьяне уже двадцать три года – в этом возрасте многие ровесницы заняты обустройством семейного очага, воспитанием детей, но у неё жизнь складывается по-другому:
«Никогда не надо давать никому читать своего дневника, не перечитывать его самой и никакого значения ему не придавать, потому что пишешь его всегда в самые дурные, грустные минуты, когда чувствуешь себя одинокой и некому пожаловаться. Тогда хоть на бумагу, но надо облегчить себя от своего гнусного настроения, и это удаётся, – сейчас же успокаиваешься».
Примерно то же произошло с её отцом в то время, когда он оказался в клинике Казанского университета, но там было всё куда серьёзнее. Толстой пытался анализировать своё состояние, строил планы, надеясь изменить характер и побороть вредные привычки – его увлекла идея «совершенствования». Однако у женщин всё не так. Как многие девушки, Татьяна мечтала о любви, и вот что она писала за восемь лет до того, как призналась в том, что «одинока и некому пожаловаться»: