Соледад.
На самом деле тетка-Соледад никогда и никому не являлась в белом. Она предпочитает немаркие ткани и не бросающиеся в глаза цвета, все ее платья существенно ниже колен, их рукава скрывают запястья, а воротнички — шею, Габриелю она кажется ведьмой, Марии-Христине — инквизиторшей, охотящейся на ведьм: и то и другое недалеко от истины. Вместе с ее приездом в фамильном гнезде семейства Габриеля (и без того не слишком веселом) поселяются уныние и тьма. Из-за тетки-Соледад Габриелю никогда не удавалось толком разглядеть бабушку. Бабушка вечно находится в тени своей младшей дочери (тетка-Соледад — младшая, кто бы мог подумать!), она и шагу не может ступить без благословения ведьмы-инквизиторши, Соледад права, будем делать то, что сказала Соледад, — только это и слышишь, когда бабушка все-таки открывает рот. Внуки, старшая дочь и зять нисколько не интересуют бабушку, исчезни они совсем — старуха бы этого даже не заметила, ведь Соледад всегда при ней. Обволакивает своими черными, жирными, похожими на пиявок, волосами: одурманивает запахом свечей и ладана, опутывает дешевыми, покрытыми облупившейся эмалью четками. Все это не просто так, утверждает Мария-Христина, а знаешь, в чем тут дело, недоумок?
— Нет,—
честно признается Габриель, холодея от предчувствия, что сестра расскажет ему нечто выдающееся. Нечто, сравнимое по силе воздействия с историей о том, откуда берутся дети. Прошло уже несколько лет с тех пор, как Мария-Христина раскололась по поводу детей, а Габриель до сих пор под впечатлением.
— Эта шизофреничка Соледад— единственный шанс старухи попасть на небеса. Шизофреничка отмаливает старухин грех, денно и нощно. А если вдруг перестанет отмаливать — тут-то старухе и конец, загремит в ад, как миленькая.
— Грех? — Габриель морщит нос,
пытаясь сообразить, не тот ли это грех, который связан с гнусностью? И со свиданиями Марии-Христины с темной лошадкой (в их преддверии голубая жилка на виске сестры просто-напросто выходит из себя).
Нет, не тот.
Речь идет о грехе убийства, — поясняет Мария-Христина, — когда-то давно бабка убила своего мужа, так-то, недоумок.
— Убила? — От сказанного сестрой у Габриеля начинает страшно колотиться сердце.
— Ага. Зарезала ножом и зарыла, как собаку. И сказала всем, что он уехал в другой город, а потом — в другую страну, а потом и вовсе пропал.
— И ей поверили?
— Конечно. Тем более что Соледад все подтвердила. И наша мать все подтвердила. Жаль, что меня тогда еще не было на свете. Я бы тоже подтвердила.
— Зачем?
— Затем, что все мужчины подлецы. Но ты еще слишком маленький, тебе этого не понять.
Не понять. Как не понять, шутит Мария-Христина или говорит серьезно, она большая мастерица приврать при случае, а на беспокойную жилку на ее виске обращает внимание только Габриель. Надо бы спросить у сестры, относится ли вышесказанное и к темной лошадке, ведь Мария-Христина обычно пускается во все тяжкие, лишь бы очутиться в объятиях Хавьера. Но не Хавьер интересует сейчас Габриеля и не странное, ни на чем не основанное утверждение, что все мужчины — подлецы, а его собственный грех убийства.
Не так давно Габриель расправился с котенком.
Конечно, он был не один — в компании с другими мальчишками. Компания — очень важная составляющая жизни десятилетнего мальчика. И Габриель хотел попасть в нее не меньше, чем Мария-Христина в объятия темной лошадки: ведь до сих пор он был никчемным мечтателем-одиночкой, обреченным выслушивать насмешки сестры и усталые наставления матери (от отца и этого не дождешься, вечно он заслоняется сигарным дымом, вечно он прячется в ящиках иллюзионистов со старых цирковых плакатов!).