Дождь льет как из ведра, ветровка промокла насквозь, волосы прилипли к лицу, потоки воды бегут по тротуару, в туфлях хлюпает. На перекрестке у площади Карла Бернера мне приходит мысль, что еще не поздно отправиться к себе и попытаться справиться самой. Вода пропитала одежду и течет по спине, с волос капает, лицо мокрое. Прежде чем загорается зеленый, мимо успевают проехать одиннадцать машин с работающими дворниками и один трамвай.
Я узнаю кирпичную стену и пожелтевшую пластмассовую панель домофона на Хаслевейен. Звоню, тетя Лив впускает меня, и я начинаю плакать еще поднимаясь по лестнице посреди всей этой подъездной серости и желтизны, я миную двери с латунными дверными табличками и без, пока не добираюсь до четвертого этажа.
Слезы, смешавшись с дождевой водой, капают на шерстяную кофту тети. Она выглядит моложе той тети Лив, которую я помню, и веселее. Загорелая, на шее — золотая цепочка с сердечком, на лице — радость от встречи и озабоченность.
— Ну и дождь, — говорит она. — Снимай куртку и вешай на спинку стула. И теперь ты должна рассказать, что произошло.
Запах кофе и тети Лив. Кот Монс лежит, свернувшись, на диване рядом с клубком светло-голубых ниток для вязания. Пачка табака «Петтерёес» на журнальном столике рядом с сигаретами тети.
— Табак Коре, — говорит она. — Это мой приятель.
Я громко всхлипываю и рассказываю о том, что мой приятель меня бросил.
— Ах ты мой дружочек, — произносит тетя Лив.
Я рассказываю, как была влюблена — так, что даже забыла о подготовке к экзаменам и провалила весеннюю сессию на первом курсе юридического, и до Рождества сдать уже ничего не получится. Временами из-за судорожных всхлипов я не могу говорить.
— Знаешь что, — говорит тетя Лив, — тебе нужно выпить.
Она наливает в бокалы портвейн и протягивает один мне.
Потом тетя прикуривает сигарету, и я тоже достаю свою пачку. Тетя Лив хмурит брови, но все же улыбается и спрашивает, неужели я курю. Непонятно, чего в ее голосе больше — напускной строгости или понимания: я взрослею, становлюсь собой, у меня появляются хорошие и плохие привычки, которые в чем-то схожи с ее собственными. Она дает мне прикурить, мы выдыхаем струйки дыма, которые соединяются в одно облако.
— Уж не знаю, стоит ли тебе учиться на юриста, Моника, — говорит тетя Лив. — Разве в нашей семье недостаточно юристов? Я уверена, что ты могла бы стать кем-нибудь поинтересней.
Но кем? Как мне стать кем-нибудь поинтересней? Мне хочется прижаться к ней и умолять ее помочь мне, подсказать, кем мне стать.
Разговор о выборе профессии я завела с Элизой на ее свадьбе. Фату она уже сняла, но в прическе осталось несколько роз. Как Элизу называли «восхитительной невестой», «невероятно красивой невестой» и все такое, я слышала за вечер по крайней мере раз пять. На столах остались пустые бокалы, кофейные чашки и переполненные пепельницы. Столик с подарками был уставлен таким количеством необходимых в домашнем хозяйстве вещей, которое мне было трудно даже представить: кухонный комбайн и бокалы для вина, пуховые одеяла и обеденный сервиз, набор кастрюль, энциклопедия, стенные часы, полотенца, картины, приборы для раскладывания салата.
Я сказала Элизе, что хотела бы заниматься чем-то, что связано с людьми.
— Связано с людьми — это как? — спросила Элиза.
— Чем-то, что имеет смысл, — ответила я, — что производит впечатление и дает результат.
У нее белоснежные зубы, белее моих. В детстве я отлынивала от всего, от чего только можно было, в отличие от Элизы, ей это и в голову не приходило и, думаю, никогда не придет.
— Имеет смысл, — проговорила Элиза. — Например, что?
— Ну, может, то, что сделает жизнь людей лучше, — попыталась объяснить я.