— Ну что ж, — произнесла мама. — Выглядит здесь все прямо идиллически.
— Да, почти, — поддержал ее папа.
Разбитая машина уже, можно сказать, заросла кустарником. В стене сарая то тут, то там проглядывали прогнившие доски, но рядом лежали новые стройматериалы для курятника. Трава выгорела на солнце, небо было насыщенно-голубым с редкими проплывающими на горизонте облачками. Поливалка разбрызгивала по кругу водяные струи, сверкающий дождь над бурой землей лужайки. Мы устроили для всех небольшую экскурсию, и каждый раз, когда мы останавливались, я старалась встать как можно ближе к Тронду Хенрику и ощутить его запах. Мы рассказывали о своих планах, объясняли, показывали. Планы были вполне реалистичными, однако всякий раз, как я что-то произносила, мои собственные слова казались мне заученными.
— Как же здесь красиво, Моника, — сказала мама, прижав обе руки к груди, как она обычно делала, когда хотела выразить свое восхищение.
— Но грядки надо бы прополоть, — заметил папа.
Он смотрел на Тронда Хенрика, но тут же отводил взгляд, словно вдруг осознавал, что тот в нашей семье человек новый и у него нет права ему указывать, что делать.
— Мы за эстетикой не гонимся, — попыталась возразить я.
— Да, но сорняки забирают у овощей все соки, — не сдавался папа. Тронд Хенрик оглядел огород и коротко кивнул.
— Да, мы прополем, — сказал он.
Мы расположились в крошечном березняке между домом и сараем на белых пластиковых стульях, заляпанных землей и покрытых выцветшими подушками. Тронд Хенрик стал рассказывать о заказанных ему переводах и упомянул, что заказов, вероятно, будет еще больше. Он провел рукой по березовому стволу.
— А вы разбираетесь в электротехнике? — спросил папа.
— А шведским вы владеете? — не сбавляла напора мама.
Я набирала в легкие воздуху, но была не в силах вымолвить ни слова. Тронд Хенрик отковырнул полоску бересты и сказал:
— Прежде всего я напишу роман.
Было так жарко, еда на солнце потекла, напитки перегрелись. Папа сказал, что в будущем здесь будет прекрасно. Что это занятный проект. Но это был наш дом, и мы уже и так много сделали, освоились, наладили повседневную жизнь, мы завтракали, обедали и ужинали здесь. Казалось, родители не понимают, что мы уже живем здесь постоянно, день за днем. Папа то и дело промокал бисеринки пота на лбу, мама с беспокойством поглядывала на него, он выглядел раздраженным из-за постоянно выступавшей испарины, из-за того, что речь его была такой медленной. Мы купили для гостей двухлитровую коробку с мороженым, но оно растаяло прежде, чем нам удалось подать его к столу. Майкен, Сондре и Фрёйя играли в сарае, три раза Фрёйя приходила в слезах, Майкен и Сондре ее обижали. Тронд Хенрик постоянно дергался. Под конец поднялся Ян Улав.
— Надо это прекратить, — сказал он и пошел за удаляющейся в сарай Фрёйей.
Папа любил повторять: «Каждый должен реализовать свой потенциал, реализовать свои возможности».
Остаться у нас на ночь они не захотели.
— Нет, — сказала Элиза. — Ян Улав совершенно помешан на утреннем кофе, он уверен, что сварить такой кофе, какой получается в нашей кофеварке, в принципе невозможно нигде.
В ее улыбке сквозила попытка извиниться, но было и что-то еще, она выглядела почти влюбленной или не готова была принять позицию, отличную от той, которую занимал Ян Улав. И я представила себе, как я бы умоляла Элизу: помоги мне удержаться в моих отношениях с Трондом Хенриком, помоги сохранить их, чтобы опять все не полетело к чертям.
Они отправились домой, когда солнечный свет был особенно прекрасен, он высвечивал каждый цветок, каждую травинку. Я стояла у ворот сарая и смотрела на цветущий купырь, анютины глазки и клевер, на заросший остов машины, которую когда-то, много лет назад, бросил здесь старший брат Тронда Хенрика. Майкен и Фрёйе разрешили выпить остатки растаявшего мороженого прямо из коробки, как молочный коктейль. Я подошла к Тронду Хенрику и прижалась к нему.
— М-да, звезд с неба не хватают, — произнес он.
— Мама и папа? — переспросила я. Я не понимала, что он имеет в виду, мне показалось, что они вели себя высокомерно, почти нагло, вмешивались в то, что он говорил, но я никогда не думала о них как о посредственностях.
— Нет, твои родители ведь довольно пожилые, — пояснил он. — Я имел в виду твою сестру и этого типа. Так много банальностей за раз я редко когда слышал.
Говоря это, Тронд Хенрик обнял меня. Его слова звучали справедливо, но все же незаслуженно. Я знала, что жизнь — непростая штука и что она не становится проще с годами — неудавшиеся попытки приладиться друг к другу, ощущение того, что жизнь рассыпается на несколько кусков, и нет надежды смириться с этим. Я бы хотела, чтобы Тронд Хенрик принял те стороны Элизы и Яна Улава, которые я не в состоянии принять сама. И я чувствовала что-то похожее на снисходительность по отношению к Яну Улаву, ведь он старался, как мог, или просто не мог по-другому. Чтобы презирать его настолько, насколько презираю я, мне необходимо принимать и любить его таким, какой он есть.