«Объединить силы для чего-то большего» — написано на листочке бумаги, лежащем рядом с клавиатурой компьютера, и еще несколько ключевых слов через тире: заинтересованность — сопричастность — развитие — безопасность, и еще — кричащими заглавными буквами: ЛЮБОВ. Без мягкого знака, я даже пишу это слово с ошибкой.
— Это копия, — Габриэлла вальяжным движением протягивает мне лист бумаги, и на ее левом запястье позвякивают блестящие браслеты. Меня раздражает ее блузка из почти прозрачного материала с плотным рисунком из маленьких матрешек, которые можно разглядеть только вблизи, а если подойти совсем близко, то можно увидеть и бюстгальтер, просвечивающий сквозь блузку. Ким любит подшучивать над беспорядком на моем столе: бумаги, скрепки, пустые сигаретные пачки. Какую еще копию сняла Габриэлла и какое это имеет ко мне отношение?
Снова звонит телефон, и я поднимаю трубку. Это Эйстейн.
— Второй претендент на квартиру поднял цену до шестисот тридцати, — говорит он, — цена установлена до трех часов. Будем поднимать до шестисот тридцати пяти? Или сделаем вид, что у нас куча денег, и скажем — шестьсот пятьдесят?
— А вторая квартира разве не лучше была? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Эйстейн, — это та самая, про которую мы решили, что она самая хорошая.
— Но и самая дорогая, — вздыхаю я.
— Ну, это мы еще потянем, — возражает Эйстейн. — Вегард говорит, сейчас самое время покупать, цены только растут. Я думаю, мы дойдем до шестисот пятидесяти и посмотрим, что будет. Это предел.
Я отвечаю, что пусть так, и оставляю решение за ним.
— Мне пора на урок, — говорит Эйстейн.
В зеркале уборной я вижу лицо молодой любовницы, которая не так уж и молода. Руар говорил что-то насчет моей яркости, но сейчас я не уверена, что он имел в виду — то ли что в моей внешности были яркие краски, то ли что я добавила красок в его жизнь. Какая удача, что я сегодня надела этот свитер и что всего лишь неделю назад побывала у парикмахера.
Спускаясь по лестнице, я вижу перед собой лицо Эйстейна. Оно словно проступает на каждом этаже на фоне белых стен. И расплывается в улыбке. Ульрик. Сопли, отпечатки жирных пальцев повсюду, трусики с пятнами. Мало-помалу появляется ощущение, что иногда между нами с Ульриком возникает привязанность и взаимное расположение, и тогда я чувствую огромную нежность, почти счастье. Это уже слишком. Тогда я останавливаю себя.
Невысокая фигура в рубашке и сером пиджаке — Руар стоит у мусорного бака, лицо его сияет. Он просто берет меня под локоть, а меня уже окатывает жаром. Когда Руар спрашивает, не хочу ли я поехать с ним в Копенгаген, ни один крошечный мускул не вздрагивает в моем лице в знак возражения. Ответ только один — да. Без эмоций, ровный и спокойный. Городской шум вокруг меня затих, движение замедлилось, я чувствую себя абсолютно свободной. Дама в возрасте ведет на поводке пуделя, он останавливается и обнюхивает ботинки Руара. Две женщины идут с колясками, из такси выходит элегантно одетый мужчина. Никакого напряжения — да, я поеду с тобой.
— Я хочу прожить с тобой жизнь, — произносит он едва слышно, жалобно, как ребенок, который хочет, чтобы его желание исполнили незамедлительно. Эта фраза звучит как абсолютная истина, которая необязательно останется истиной через год или даже через день. Но никогда прежде он не говорил об этом так определенно и прямо, как теперь.
— Обещай, что не будешь смеяться, — говорит он. — Я перечитал Вирджинию Вульф. Совершенно невероятная красота языка породила цепочку размышлений, я тебе позже объясню. Я осознал, что не могу жить без тебя. Или что я не хочу упустить возможность, если она есть. Не смейся.
Но у Элизы вчера родился сын, и я обещала завтра навестить ее в роддоме. И еще я должна закончить текст о страховании жизни и еще один о соленых крекерах, оба нужно сдать завтра утром. И что, если мы выиграем торги и квартира будет нашей?