Но она просто сидит молча, прижавшись губами к головке малыша.
— Вот у нас с Иваром прошло больше года с того момента, как мы начали пытаться зачать ребенка, до того, как я забеременела Ньолом, — вступает Кристин. — Ведь и вправду может быть слишком поздно.
— Но я не собираюсь рожать ребенка и от Руара, — говорю я с раздражением.
Моя сестра, которая только родила, сидит прямо передо мной.
— И что, ты вообще не собираешься рожать? — спрашивает Кристин.
— А разве это обязательно? — интересуюсь я. — Можно же прекрасно прожить и без детей?
Все замолкают.
— Безусловно, — отвечает Кристин. Я понимаю, что обе они считают мою жизнь далеко не такой благополучной и счастливой, чтобы она могла послужить оправданием отказа от рождения детей.
— Я только боюсь, что ты пожалеешь когда-нибудь, но будет слишком поздно, — отрезает Элиза.
Я перевожу дыхание. Во мне бушует негодование, протест. Но постепенно я отпускаю все это и погружаюсь в счастливые мысли, в которых нет места ни для кого, кроме нас с Руаром.
— Надолго ты останешься в больнице? — Кристин поворачивается к Элизе.
— Ян Улав приедет завтра с мальчиками, и вполне возможно, что мы поедем домой уже вместе, но, вероятнее всего, в среду или четверг, — говорит Элиза.
Малыш не спит, но за все время он не издал ни единого звука.
— Скажи, если им будет нужно переночевать, — предлагает Кристин.
Через какое-то время мы с Кристин стоим в больничном дворике и курим, пока я говорю без умолку.
— Ну что мне делать? — повторяю я.
— Но у тебя же не было всех этих мыслей до звонка Руара? — спрашивает Кристин.
— Нет, были, — не унимаюсь я. — Просто я гнала их от себя как можно дальше.
Челка ей определенно не идет. Мимо нас медленно проезжает машина скорой помощи с выключенной сиреной.
— Мне ужасно нравится Эйстейн, — говорит она.
— Да, — жалобно соглашаюсь я, — и мне тоже, я так его люблю!
Лицо Кристин выражает одновременно и нежность, и недовольство.
— В таком случае, я думаю, выбор очевиден, — говорит она. — Да и Ньол с Ульриком так подружились.
Мы расстаемся у больничных ворот. Кристин обнимает меня и говорит, чтобы я звонила в любое время, если захочу поговорить. И уходит.
Я выжата как лимон и в то же время полна сил. Я так зла на Элизу, что хочется плакать. На основании каких-то затертых общепринятых истин, унылой морали она делает вывод о том, что я совершаю ошибку, поступаю неправильно, что я не права. Она стремится упростить весь мой духовный мир, изъять из него чувства одно за другим — страдание, влюбленность, отчаяние — и в конце концов поселить в нем раскаяние. Ты свободный человек, Моника, ты можешь остаться с Эйстейном. Помни о любви, она так много значит. С Эйстейном тебя ждет прекрасная жизнь. И в ней не останется места для радости и веселья, и так будет всегда. Приходить домой, где меня ждет Эйстейн — снова и снова, вешать куртку на крючок в виде головы жирафа или зебры. Чистить зубы в ванной, ложиться в постель и ждать Эйстейна, который готов быть нежным и терпеливым в попытках сделать мне ребенка. У Эйстейна в постели нет проблем — все работает как надо, у него не бывает чувства безысходности, он всегда с пониманием относится к тому, что я считаю, что в моей жизни есть трудности. Я иду по улице Киркевейен, под раскидистыми ветвями кленов с россыпью набухших почек. Мне тридцать четыре, детей нет и, вероятно, не будет.
После того как Ульрик улегся в постель, Эйстейн заходит в кухню, где я пытаюсь отскрести от сковороды яичницу, которую поджарила на слишком сильном огне. Мне вдруг ужасно захотелось есть. Я рассеянна или просто не гожусь для того, чтобы быть хорошей хозяйкой, хорошей матерью. Я отскребаю яичницу лопаткой, и Эйстейн говорит:
— Мне кажется, так ты испортишь покрытие сковородки.
— Что? — спрашиваю я.
— Там тефлоновое покрытие, — объясняет он, а потом обнимает и целует меня. Таким образом он дает мне понять, что не рассержен, он никогда не раздражается, просто дает понять, по-дружески.
— Что-то тебя терзает, — произносит он. И у меня появляется ощущение, что он видит меня насквозь, что я таю. Я поворачиваюсь к нему, и он прижимает меня к себе. Ничего не происходит. Он обнимает меня, а я стою со сковородкой в руке. Можно продолжать жарить яйца. Все как обычно — сосновый шкаф, покрытый жирными пятнами, разделочный стол и холодильник, заполненный липкими бутылочками с соусами, маслами и заправками.