Теряя сознание, я внезапно вспомнил отвратительный сон, который видел в коме. В нем был то ли мир после смерти, то ли ад, где извивались странные существа. Наверное, во время комы я мучительно стонал.
Удивительно, но все заботы обо мне – внутривенные инъекции, медленное кормление жидкой пищей – в одиночку взвалила на себя Каори, а не врач. Кажется, в прошлом она работала медсестрой. И впрямь Женщина с большой буквы.
Тогда я впервые запомнил имя Каори. Странно так говорить, мы ведь давно были с ней близки. Однако из-за шока после аварии у меня наступила временная амнезия, и я совершенно не мог вспомнить, кто эта прекрасная женщина перед моими глазами. Я потерял жизнь и воспоминания, утратил дар речи и разучился писать – стал настоящим младенцем.
На восстановление памяти мне понадобилось добрых три недели. Это были нескончаемые, по-настоящему мучительные три недели. За это время я заново прожил двадцать один год. Я изо всех сил читал книги, заучивал иероглифы, тренировался писать и каким-то образом восстановил все эти навыки. Свою предыдущую жизнь я вспомнил без какой-либо помощи Каори. Будучи хорошей медсестрой, она посчитала, что так будет лучше. Она была добра со мной, но сообщила мне лишь мое имя.
Сейчас я понимаю, насколько это было правильно. Если бы она все рассказала мне, то я бы до сих пор воспринимал жизнь человека по имени Тота Мисаки как нечто не принадлежащее мне. Я бы совершенно не поверил, что имя, отражение в зеркале или квартира в доме отца на побережье, в котором я живу с 18 лет, имеют ко мне какое-либо отношение. Я и так все эти годы воспринимал свою жизнь как собственность моего знаменитого отца. Ни разу не задумывался о том, что вообще-то она принадлежит мне. Как же хорошо, что я смог вспомнить все сам.
Однако зеркало мне дали лишь почти месяц спустя. Даже когда я просил его, Каори не объясняла причину отказа – лишь говорила, что пока мне лучше в него не смотреть. Сейчас я все понимаю. Я превратился в самый настоящий скелет, так что испытал бы шок, увидев себя. Поэтому посмотреться в зеркало мне дали, лишь когда я поправился на лицо.
Все-таки за пятьдесят дней я соскучился по себе. Я не удивился, увидев свое лицо, и сразу же узнал его. Удивительно, но мне никак не удавалось вспомнить, что за человеком я был. Было странно и жутковато.
Однако все остальное я каким-то образом восстановил в памяти. Достаточно было вспомнить, кто я такой и где я жил. После этого все вновь ожило перед глазами. Я словно наблюдал, как в квартиры дома один за другим возвращаются его жильцы.
Мне 21 год. С 18 лет я веду самостоятельную жизнь в квартире на четвертом этаже многоэтажного дома на взморье, построенного моим отцом. На балконе, за изысканными металлическими перилами можно увидеть в правой стороне Эносиму и башню в ее центре.
Я бросил университет на втором курсе и начал вести праздную жизнь на деньги, регулярно приходившие от отца. Помню совсем неинтересные занятия на юридическом факультете. Торговый квартал вдоль частной железнодорожной линии рядом с университетом С. в Токио, дом, где я снимал комнату, интерьер кофейни, завсегдатаем которой я стал, литографию на ее дощатой стене… Как только клубок воспоминаний начал распутываться, все это вновь всплыло перед глазами.
В мельчайших подробностях я вспомнил лица нескольких товарищей из моего университета, преподавателя, вместе с которым мы пили пиво, и профессора с вечно кислым лицом, с которым мы страшно разругались. Хотя подобные вещи мне совсем не хотелось вспоминать. Раз я вновь увидел даже лицо того ненавистного профессора, то гораздо лучше бы так и оставаться с потерянной памятью.
Одно за другим стремительно оживали воспоминания о месте, где я живу. Интерьер квартиры. Устройство туалета и ванной. Пространство за дверью и коридор. Лифт. Линолеум, который консьерж все время полировал мастикой. Его сияние в ярких полуденных лучах, проникавших через окошечко в конце коридора. Горшок со сциндапсусом возле лифта. Вестибюль на первом этаже, куда попадаешь, выйдя из лифта. Стеклянная дверь в вестибюле. Въездная арка, сверкающая на солнце.
Восстановить эти картины в памяти не составляло никакой трудности. Правильнее было бы сказать, что сам я совершенно не пытался вспомнить вещи, составляющие мою повседневность. Без моего разрешения они возникали перед глазами, словно шаблонные ретроспективные сцены в кино. Плохо было то, что про Катори я тоже вспомнил. От стыда я в тот день не проронил ни слова.