— Да, птичка, — его губы так близко к моим, что я чувствую запах мяты в его дыхании. — У тебя с этим проблемы?
Я качаю головой. У меня действительно с этим проблема. Большая, блять, проблема, потому что находиться на кладбище посреди морозной ночи – чертовски жутко. Однако я нахожусь на кладбище посреди морозной ночи, так что вряд ли могу сейчас что-то сказать.
Его губы растягиваются в ухмылке.
— Тебе холодно.
Я смотрю вниз, понимая, что мои руки крепко обхватывают тело. Я даже не осознавала, что мне холодно. Однако поняла одно: горячий взгляд Эзры оторвался от моего лица и уставился прямо на соски. Чувствительные бутоны, твердые и напряженные под моей ночной рубашкой, как маленькие пули.
Я внезапно осознаю все, что чувствую: прохладный ветер на руках, мурашки, покрывающие бледную кожу, и скользкое ощущение между бедер, когда Эзра проводит языком по своим острым зубам.
— Пойдем, ты здесь замерзнешь.
Он берет меня за руку и тянет в дальний конец кладбища.
Мы подходим к мавзолею, серый камень которого начинает трескаться, а в трещинах переплетаются глубокие зеленые лозы. Мраморные стены кажутся серебряными, подсвеченными лунным светом. Это красивое, но излишне сложное архитектурное произведение. Я не удивлена, увидев его здесь.
Эзра затаскивает меня в гробницу, закрывая за собой жесткую дверь. Облегчение оттого, что я укрыта от ветра, мгновенно охватывает меня. Мое дыхание начинает выравниваться, и я медленно прихожу в себя и успокаиваюсь. Что за черт! Это действительно была не я.
В центре мавзолея находится большая каменная усыпальница. Я изучаю табличку на поверхности.
— Хосе Сильваро?
— Мой дедушка. — Отвечает Эзра. — Он всегда был претенциозным мудаком, никак не мог довольствоваться обычным надгробием, как все остальные. У него должен был быть свой гребаный склеп.
Я смеюсь: судя по тону Эзры, между ним и его дедом, похоже, не было особой любви.
Я оглядела маленькую комнату. По стенам были расставлены подсвечники, но выглядели они так, будто ими давно не пользовались. Паутина украшала каждый угол, а запах сырости и гнили был довольно прогорклым и слишком сильным.
Повернувшись к Эзре, желтый лунный свет ласкал его лицо, и он выглядел еще красивее, чем при дневном свете. Свечение сквозь трещину в стене только подчеркивает его острый подбородок и щетину.
Внезапно он начинает приближаться ко мне, в моей голове начинают звенеть тревожные колокольчики, но страх – последнее, что я чувствую сейчас.
Глава 20
Эзра
Она смотрит на меня с вызовом, который заставляет мои пальцы дернуться, чтобы обхватить ее горло.
Ее глаза блестят в темноте, как драгоценные изумруды, и эти губы, чертовски мягкие, влажные губы. Блять, я твердый.
Я хочу причинить ей боль, сломать ее, заставить истекать кровью. Желание заставить ее кричать до тех пор, пока у нее не пересохнет горло, – самое ошеломляющее чувство, которое я когда-либо испытывал за всю свою жизнь.
Она стоит неподвижно, прислонившись спиной к склепу моего деда, пока я приближаюсь к ней. Ее рот теперь в нескольких дюймах от моего. Сладкий привкус вишни в ее дыхании обволакивает мои губы. Я не могу удержаться и провожу по ним языком, чтобы попробовать ее на вкус.
Я хотел трахнуть ее с той секунды, как она врезалась мне в грудь, убегая от собственных кошмаров посреди леса. Леса, через который я сейчас шел после того, как избавился от тела Закери, как можно дальше от Найтчерч.
Я бросаю взгляд на Беннетт. Ее соски твердые, натягивают ткань голубой ночной рубашки. Блять, какая сексуальная тряпка.
Я протягиваю руку и дергаю за оба маленьких кусочка бретелек, удерживающих платье, и смотрю, как они лопаются в моих руках, обнажая ее сиськи. Я беру в руку правую и сильно сжимаю, когда она откидывается назад, и с ее губ срывается стон.
Наклонившись, я беру сосок другой груди и втягиваю его в рот, обводя языком.
Когда я встаю и встречаюсь с ней взглядом, то вижу, как в ее глазах вспыхивает жар, как тогда, в конюшне.
Подняв ее, обхватив руками за бедра, я усаживаю ее на крышу склепа, прямо над тем местом, где гниет мой гребаный кусок дерьма – дед.
Я не чувствую угрызений совести; ублюдок мертв, и скатертью дорога. Теперь он может смотреть, как я трахаю свою девушку на его могиле.
Он думал, что при жизни был могущественным, что никто не мог остановить его террор, а теперь он бессилен что-либо сделать.
Я наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к губам Беннетт: она стонет мне в рот, когда я прижимаюсь языком к ее зубам, заставляя ее открыться мне.
Наши языки сливаются в похотливом танце, и когда я отстраняюсь, мы оба задыхаемся и отчаянно хотим большего.
Моя рука тянется к ее горлу, и я сжимаю его, оказывая как раз нужное давление, чтобы перекрыть ей доступ воздуха, заставляя ее умолять о большем.
— Эзра. — Она стонет. Блять, как же я люблю, когда она стонет мое имя.
Я толкаю ее назад, так что она оказывается на спине, и снимаю с нее ночную рубашку, бросая ее на пол. Она лежит, полностью раскинувшись, в одних крошечных черных трусиках. Я смотрю на ее богоподобное тело, и сжимаю кулак, уверенный, что, наверное, могу кончить от одного только взгляда на девушку.
Схватившись за тонкий материал на ее бедре, я срываю с нее трусики одним быстрым рывком. Я подумываю запихнуть их ей в рот, но не решаюсь. Я хочу услышать, как она будет кричать.
Тихий возглас удивления срывается с губ Беннетт.
— Насколько мокрая моя маленькая птичка? — Спрашиваю я, скользя пальцами между влажных складочек ее киски.
— Такая мокрая. — Мурлычет она, извиваясь на холодном камне.
Я поднимаю свои блестящие пальцы, подношу их ко рту и слизываю ее соки.
— Блять, Беннетт, ты вся мокрая. — Стону я. На вкус она как гребаный рай и ад вместе взятые. Грех, политый сиропом. — Чей член ты хочешь?
— Твой. — Ее дыхание становится более прерывистым.
Я ввожу в нее палец, когда она выгибает спину.
— Хорошая девочка, скажи мне, кому ты принадлежишь?
Она крутит бедрами, желая большего. Моя маленькая грязная шлюха. Я делаю одолжение, вводя еще два пальца в ее умоляющую киску.
— Тебе… Эзра… Я принадлежу тебе.
Эти слова похожи на гребаный наркотик.
Я ввожу и вывожу из нее пальцы, а свободной рукой щиплю ее за сосок. Она выглядит чертовски сексуально, пока я трахаю ее пальцами.
Ее ноги раздвигаются шире, и с последним толчком ее влагалище сжимает мои пальцы, когда она кончает. Она вскрикивает, ее ноги дрожат от толчков.
Я убираю пальцы, когда она протестующе стонет, но прежде чем она успевает сказать хоть слово, я шлепаю ее по киске, заставляя снова вскрикнуть.
Ее бедра начинают приподниматься, и это все приглашение, которое мне нужно, – я срываю с себя кожаную куртку и рубашку, расстегиваю джинсы и высвобождаю свой твердый как камень член. Беннетт приподнимается на локтях, разглядывая мой член.