Флейтистка хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Оронт побагровел и надулся, как Эзопова жаба.
– Да уж не хуже, Ликург, чем твои проделки с мальчишкой виночерпием, когда вы играли с ним в Зевса и Ганимеда. Ты, верно, и к женщинам проникаешь с тыла, будто презренный вор. Ни с одной порядочной копья не преломил – все гетеры да распутные бабенки, охочие дурить муженьков.
Теперь побагровел уже Ликург. Архелай, видя, что назревает гроза, поспешил вмешаться. Он питал привязанность к обоим: утонченному Ликургу, с кем приятно вести изысканные беседы об искусстве, и грубоватому Оронту, который, пусть звезд с неба не хватал, зато был добрым товарищем. Нельзя допустить, чтобы между ними разгорелась ссора.
– Полно вам, – сказал он примиряюще, – о вкусах и пристрастиях не спорят. По мне, каждый вправе поступать так, как ему по душе, если другому от этого нет ущерба. И не будем омрачать веселья глупой размолвкой. Ведь не радует нас, как бессловесных скотов, жизнь в одиночестве. Хорошее кажется еще приятнее, когда им поделишься, и беды тоже легче нести сообща. Для того и придумана совместная трапеза, где, поставив столы посредниками дружбы, ублажая других, мы и сами получаем удовольствие.
Но обиженному Оронту показалось, что Архелай принял против него сторону Ликурга. И, как это часто бывает, раздражение его выплеснулось на миротворца.
– Ты так складно говоришь о дружбе, Архелай, – начал он со всей язвительностью, на какую был способен, – на деле же поступаешь совсем не по-товарищески. Вот взять хотя бы твою свадьбу. Все уши нам прожужжал: женушка, де, у меня и умница, и красавица, Елена ей в подметки не годится – а мы только и сподобились, что увидеть кончик ее сандалии. Даже на брачном пиру как следует не погуляли. Когда стали петь эпиталаму, ты выскочил из опочивальни и заорал, что своим горланьем мы перепугаем невесту, а наутро выпроводил не солоно хлебавши. Хорош друг – нечего сказать!
Архелай смутился, поскольку в словах Оронта была доля правды.
– Ну что ты, дружище! Просто моя Орседика немного дикарка. Я ведь говорил: она воспитывалась вдали от людей и не привычна к нашим порядкам.
Однако Оронт надулся пуще прежнего.
– А мне сдается, причина здесь другая. Будь она и вправду тем сокровищем, что ты рассказывал, не стал бы ты ее от нас прятать. Совсем даже наоборот – так бы тебя распирало.
Архелай покраснел: Оронт невольно затронул самые потаенные его мечты.
А владелец гончарни продолжал, скривив толстые губы:
– Под свадебным покрывалом и уродина сойдет за красавицу, когда так замотана, что и носа не видать. Притом известно – в женщине все ложь и обман, а подлинный ее вид, без украшений да ухищрений, весьма непригляден. И тот, кто взглянул бы на нее поутру, только с ночного ложа, решил бы, что она противнее обезьяны. Поэтому и запираются они так тщательно, подальше от мужских глаз, пока толпа прислужниц готовит их, точно полководца к бою. Одна подвяжет госпоже фальшивую косу, другая стянет лентами отвислые груди, чтобы стояли торчком, третья – наложит на лицо поддельную красоту из баночек и скляночек, полных всякой дряни, на которую у глупого мужа выудили последние гроши.
Такого Архелай стерпеть не мог. Хоть он и пил умеренно, а все же вино ударило ему в голову. Как смеет этот невежа, только и способный набивать себе брюхо, оскорблять его Орседику! Сжав кулаки, зодчий подступил к Оронту.
– Так что ж мне ее тебе голой показать?
Но тут вмешался молчавший до сих пор Ликург.
– А почему бы и нет? – заметил он с тонкой усмешкой. – Сделай, как царь Кандавл. И если жена твоя не хуже его супруги, я отдам тебе свой венок.
– А я – индийский меч с усаженной самоцветами рукояткой, – заявил Оронт, не желавший поступиться перед другом богатством.
– И мы будем, словно три Париса при одной Афродите, – подытожил Ликург.
Архелай, уже открывший рот для гневной отповеди, в ошеломлении уставился на приятеля. Хмель и честолюбие вырвались из упряжки разума. А ведь скульптор прав! Как он сам не додумался до этого раньше? Погожими ночами Орседика обнаженной спит в садовой беседке. Если действовать с умом, можно устроить дело ко всеобщему удовольствию. Он утолит наконец свою страсть счастливого обладателя, девушка ничего не узнает, а эти болтуны заткнутся. И меч с венком тоже не повредят.
Архелай вскочил – так стремительно, что опрокинул серебряную чашу, которая со звоном покатилась по мраморному полу, изливая янтарное вино.
– Идет! – воскликнул он в запальчивости. – Тогда сейчас и отправимся. Нечего время зря терять.
Ликург с Оронтом переглянулись. Правду сказать, они этого не ждали и почувствовали неловкость, но теперь уже было поздно идти на попятный. Договор скрепили рукобитием у домашнего алтаря, и вся троица, закутавшись в гиматии, высыпала на ночную улицу.