Докладчица, рассматривавшая дело Опры Уинфри, была последней из выступающих, и я прикинула, что у меня есть около получаса, не больше, пока муж поднимется сюда ко мне и приведет Первое лицо. Возможность того, что он решит не приводить его или что он потерпит неудачу в своей попытке привести его, не приходила мне в голову; на самом деле, мне вообще ничего особенного не приходило в голову. Было жарко. Была водка. Золотые рыбки нервно метались над блестящей галькой. Одна из рыб выскочила из воды и снова нырнула. Еще одна совершила немую попытку самоубийства. Пруд был маленьким, и вода перегрелась. Пруд-котел. На огне вскипает что-то, кто-то крикнул на кого-то. Рыбы не кричат.
У меня мелькнула мысль пойти принести из холодильника лед, чтобы охладить воду, но я тут же подумала: «К черту!» и «Хватит, хватит уже!». И еще: «Прекрати, о чем ты думаешь?», «Тупица» и «Да что же это происходит? Ты что, не понимаешь? Это не меня фотографируют, это я фотографирую».
И тут они пришли — мой черный пояс и в метре за ним паучьи ноги. Муж встал между мной и нелюдем, предотвращая попытку рукопожатия, указал ему на стул и только тогда взял стул для себя и перенес его в лужицу света у пруда; поднял и перенес, не приволок.
— Я сказал профессору Готхильфу, что в результате его лекции ты передумала и готова с ним поговорить. Профессор понимает, разговор будет непростым.
— Арон, — учтиво поправил его голос. — Арон.
Полумрак у стены затушевал глубокие борозды у него под носом, выделив лишь волнистый гребень волос, тощую шею стервятника и движение губ.
— Семья, как ты говоришь, Одед, дело непростое. Иногда людям достаточно корректных отношений, но эти формальности в семейном кругу, да еще и среди евреев… Мои отношения с сыновьями непросты, но ни один из них не называет меня профессором. — Теперь он говорил на иврите.
— Арон, — произнесла я, ощущая вкус яда во рту.
— Спасибо, — сказал он.
Я сознавала, что сижу по-театральному прямо, но даже пошевелившись незаметно, чувствовала, что тело снова выпрямляется под направленным на него взглядом. Я молча смотрела на каменную стену перед собой, а болтливый голос, очень отличающийся от его голоса на сцене, но все тот же обманчивый, шутовской голос, пустился в разговор о сыновьях.
Его старший, «который, собственно, приходится тебе троюродным братом», старший сын — ортодоксальный иудей, и не просто ортодоксальный иудей, а важный раввин в Бней-Браке. Говорят, что он великий знаток Торы, и, возможно, так оно и есть, к его сожалению, он не компетентен судить. Этот сын подарил ему девять внуков, и он праздновал пасхальный седер со всеми ними: с сыном, детьми сына, его зятьями и невестками и их детьми. Большая семья.
Склонны ли мы тоже рассматривать ортодоксальность как наиболее чистую форму иудаизма? — тараторили губы. У него сложилось впечатление, что так думают многие израильтяне. Вместе с тем не будет ошибкой отметить, что в отношении к ультраортодоксам присутствует более чем толика антисемитизма. Согласитесь, это занимательное явление. Лично он полагает, что оно связано с сионизмом, связано — если не всецело от него зависит. Читали ли мы Отто Вейнингера? Каждый еврей должен хоть раз прочитать Вейнингера. Его страсть, его страстное красноречие ненависти к себе… Кстати, Гитлер сказал о нем, что это самый порядочный еврей из когда-либо живших. Порядочный? Пожалуй, нет. Но подлинности чувства у него не отнять, каким бы отвратительным оно ни было. Если быть честными, он готов признаться, что, хоть он, конечно, и благодарен своему сыну и невестке за то, что они приняли его и соблюли заповедь «почитай отца твоего», но в ультраортодоксальном образе жизни есть определенные аспекты, неэстетичные аспекты, которые — как бы это сказать? — его коробят. Несомненно, мы поняли, что он имеет в виду…
Я взглянула на Одеда. Он не кивнул и не покачал головой, ни один мускул у него не дрогнул. В падающем сбоку туманном оранжевом свете фонаря он выглядел как телохранитель в одном из его любимых фильмов, не какой-то определенный телохранитель, а все лучшие телохранители, вместе взятые: застыл на месте, сдерживает себя, но все подмечает. Голос, вызвавший овацию публики, не трогает моего мужа.
В прошлом мы трижды сбегали сюда, когда в кафе Синематеки было многолюдно. Это было в те далекие дни, сладость которых могла сбить меня с толку и лишить сил даже больше, чем жара. Больше не сидеть нам вместе.
Ирония судьбы — продолжал голос — что его младший сын во многих смыслах полная противоположность: американский еврей, то есть, невежда. А может и нет никакой иронии, а есть типичная еврейская судьба. С этим ребенком ему тоже приходится нелегко, но это трудности другого рода. От этого сына у него одна внучка, она родилась полтора года назад. Сын живет в Техасе и, к великому сожалению деда, внучку он еще не видел.