Пальцы движутся быстро и проворно, голос непрерывно изменяется: вот он приближается, интимный на грани пародии, стремясь вызвать у нас доверие; и вот уже он далекий и сухой, рубит слова, он как бы циничен и как бы льстит нашему неверию, будто нагло просит нас вступить в тайный союз общих насмешек. Жидкий голос ищет трещину, в которую можно просочиться. Газообразный голос обволакивает нас. И ни одного твердого слова.
Каждое краткое изложение сюжета звучит поверхностно, говорит голос. Подобно вопросам, требующим ответа «да» или «нет», краткое изложение так же грешит против духа, и когда от него требовалось отправить краткое изложение издателю, это требовало от него больше усилий, чем составление самой книги. Мы должны поверить, что книга далеко не так поверхностна, как казалось, когда он так ее описывал.
Итак, как мы уже догадались, Альбер спасается и выздоравливает, подробности сейчас не важны, но слова сатаны не оставляют его в покое. Он понимает, что зло — это не объект и, тем более, не внешний объект, который можно исследовать в хирургических перчатках под маской теории. Чтобы добраться до сути ума, который относится к сжиганию людей напалмом как к «закуске», чтобы проникнуть в глубины мозга, опустошающего весь город от его жителей, человек должен вступить в истинный и честный контакт. Он должен иметь смелость проникнуть в бездну души зла и по-настоящему проникнуться ею.
Серьезная трудность Альбера, его проблема в том, что он хороший человек во всех смыслах этого слова. И сколько бы он ни исследовал свой разум и свое прошлое, он не может найти в них никакого измерения сатанинского зла. Жалкая история разрыва помолвки, увольнения секретарши без уважительной причины: он уволил ее только из-за того, что он не вынес ее глупого смеха — все это такая же чепуха, как ребенок, крадущий яблоки. Чтобы понять работу чистого, рафинированного, бесчеловечного сатанинского зла, нужно испытать его в действии. А это означает, что Альберу придется избавиться от гуманистических настроений и самому стать злом.
Следуют месяцы душевных мучений. Он снова заболевает. Он думает о самоубийстве. Его нервы истощены. Дневник становится все более сумбурным. Короче — нелюдь вдруг заговорил очень быстро, как бы демонстрируя презрение к себе — короче говоря, в октябре месяце, в конце сезона дождей, Альбер оскверняет себя ужасным поступком. Для его души не может быть ничего более чуждого, чем преступление, которое он совершает, и именно по этой причине он считает, что должен его совершить.
Он соблазняет дочь своей прислуги, он совершает насилие над десятилетней девочкой.
Глава 9
Одед шевельнулся. Мне ошибочно показалось, что он склоняется в сторону силуэта у затененной стены, но нет: он поворачивается к выглядывающему во двор сыну Браданашвили. Мой черный пояс сидит спиной ко входу, и тем не менее чувствует присутствие парня, как будто у него глаза на затылке — и вот он делает ему знак, что у нас все хорошо, нам ничего не надо. Парень спрашивает, не возражаем ли мы, если он выйдет на несколько минут, чтобы загрузить картины в машину, и Одед согласно кивает. Только когда тот уходит, муж обращается к Первому лицу:
— Это и есть ваша история?
— Вообще-то, это только две трети романа, и я должен еще раз подчеркнуть, что это роман, другими словами, художественное произведение. В последней трети книги, которую я еще не закончил, Альбер осознает, что стал жертвой сатанинской уловки. Великий труд, который, как думал Альбер, он напишет, так и не был создан, и всё, что ему удалось написать, несмотря на все усилия, — бестолковый, детский лепет. Есть философское понятие «моральное везение», а Альбер в определенном смысле неудачник, человек, которому не повезло. Жертва ошибки в оценке. Если бы ему посчастливилось и удалось написать произведение культурного значения, что-то, что действительно обогатило бы его собратьев, тогда, может быть, я говорю, может быть… Подобными мыслями он мучает и бичует себя. Но трагедия Альбера в том, что он бедный, бездарный писатель, и отныне ему придется жить с сознанием того, что он зря осквернил свою душу. Зря. Книга еще не закончена, но вам, как разумным читателям, должно быть ясно, чем она кончается. Альбер должен умереть, вопрос только в том, как. Как он умрет — это еще не ясно: от руки человеческой или от того, что можно рассматривать как вмешательство высшей силы. Я был бы рад услышать ваше мнение, как потенциальных читателей.
— И это книга, которую вы собираетесь издать, — говорит муж, как бы взвешивая слова на весах, и голос отвечает:
— Поверхностное изложение, — и добавляет имя незнакомого мне издательства.
Я что-то держу в руке: металлический баллончик, но металл не охлаждает мою руку. Голос длился целую вечность, как кошмар, и через секунду оборвался, как кошмар. Я начала рассеянно играть с принадлежностями для рисования на столе. Поймав себя на том, что играю мелом, я тут же с отвращением вернула его в банку. Теперь этот металлический предмет: влажный от вспотевшей руки, он сопротивляется моим попыткам его раздавить.
— Я довольно простой читатель, так вы уж объясните мне, — говорит муж, — объясните мне: Пол Пот насиловал девочек?
Только что он был достаточно собран, чтобы уловить движение за спиной, а теперь, как слепой ребенок, шагает прямо в грязь. Вот-вот вступит в нее, вот-вот замарается.
Красный стыд, обжигающе-красная ярость вспыхивает и растекается у меня по затылку: надо было найти в себе силы сказать Одеду, чтобы он уходил. Уходи, уходи, уходи сейчас же — беззвучно умоляю я доброго мужчину, невинно спрашивающего и искренне желающего знать.
А язык уже прищелкивает, торжествующе набрасываясь на тупого студента, и отвечает тем же покровительственным тоном усталого разочарования, которым он отвечал согбенной старушке в Синематеке.
— Пол Пот занимался социальной инженерией, не изнасилованием, — говорит голос, — но в глазах Альбера, как и в истории в целом, это преступление имеет очевидный метафорический смысл. Ведь что такое изнасилование, если не чистая метафора? Маркиз де Сад не писал эротической литературы. И не случайно Гитлер говорил об изнасиловании Европы. Только метафорически можно сконструировать чудовищный смысл этого акта, который на ступень выше обычной пытки. Пытка обычно оправдывается как средство для достижения цели: кнут и клещи предназначены для достижения чего-то полезного. Изнасилование не имеет никакой цели, кроме символического выражения. Изнасилование — универсальный символ отношений между господином и рабом. Это самая чистая метафора дегуманизации, превращения людей в объекты, обращения с человеком как с чем-то, ничем не отличающимся от стола или табурета.
Я встаю. В какой-то момент я сняла крышку с металлического баллончика. Теперь я обхожу сидящего Одеда, не выходя из лужи света, лампа светит прямо на меня. Как мне описать красоту моего движения?
Среди йогов есть такие, кто достигает совершенства в искусстве стрельбы из лука, постоянно мысленно натягивая лук и выпуская стрелу. Есть люди, которые развивают тело борца только за счет воображаемого напряжения своих мышц — так я читала.
Моя сестра отрабатывала это движение в уме до тех пор, пока не выронила оружие из рук; я, никогда не практиковавшая, поймала упавший сосуд и нацелилась в лицо, как будто унаследовала ее духовные упражнения. Более совершенного движения и быть не может, я не достигну большего совершенства, чем в этом движении.