Вы можете и не повѣрить такимъ оцѣнкамъ, найти ихъ слишкомъ строгими и брезгливыми. Поживя и расширивъ свои знакомства среди итальянцевъ, вы станете бесѣдовать о римской жизни, обращаясь къ туземцамъ, съ болѣе свѣжей головой, съ болѣе развитымъ вкусомъ и запросами, которые нигдѣ не были бы слишкомъ требовательны.
Какой-нибудь коренной римлянинъ — баринъ съ титуломъ, считающійся здѣсь знатокомъ литературы и искусства, съ большими связями въ парижскомъ мірѣ писателей, романистовъ и драматурговъ, у котораго бываетъ «весь Римъ», принадлежащій къ свѣтской интеллигенціи — скажетъ вамъ, иностранцу, чуть не съ перваго слова:
— Вещи здѣсь интересны; но люди — нѣтъ. У насъ бѣдная, мало занимательная жизнь. Нѣтъ талантовъ, мало интересныхъ женщинъ, никто не умѣетъ ничего устроить и оживить сезонъ.
Это уже «свидѣтельскія показанія» римлянъ, а не брезгливыхъ иноземцевъ.
Разспросите самыхъ молодыхъ ученыхъ, педагоговъ, чиновниковъ, депутатовъ, литераторовъ, художниковъ, — исключительно итальянцевъ, — и отзывы все съ этой же окраской:
— Римъ не живетъ, а прозябаетъ. Здѣсь нѣтъ литературной среды. Лучшіе наши писатели живутъ внѣ столицы. Здѣсь очень мало пишется, и еще менѣе издается. Редакціи — лавочки. Салоновъ, гдѣ бы собиралась такъ называемая «république des lettres», два-три; да и то въ нихъ порядочная скука. Нѣтъ внутренней жизни. Пресса — мелкая и не разнообразная. Вы найдете журналистовъ въ кафе, но они не сходятся ни въ клубѣ, ни въ гостиныхъ. У художниковъ есть общества; но человѣкъ болѣе развитой, съ болѣе тонкими запросами не найдетъ въ ихъ обществахъ ничего занимательнаго. Еще болѣе оживлено на вечерахъ и обѣдахъ въ нѣкоторыхъ домахъ, гдѣ интересуются политикой, гдѣ бываютъ депутаты, сенаторы и министры. Но такъ, запросто, вамъ почти некуда дѣваться, если вы желаете находить пріятное и развитое общество, живущее высшими интересами.
Молодые писатели съ новыми идеями и вкусами, какихъ вы заставите говорить на эту тему — будутъ повторять вамъ, что въ Римѣ они чувствуютъ себя одинокими и живутъ вразсыпную, что до сихъ поръ нѣтъ такихъ кружковъ, гдѣ бы интересъ къ литературѣ, театру, искусствамъ — поднимался надъ общимъ банальнымъ уровнемъ.
О жизни свѣтскаго римскаго общества, — не cosmopolis’a, а итальянскаго, — вы наслушаетесь отзывовъ въ такомъ же родѣ и вовсе не отъ иностранцевъ, а отъ своихъ. Кто изъ коренныхъ римлянъ проводилъ сезоны въ Парижѣ, Лондонѣ, Вѣнѣ, Берлинѣ или Петербургѣ— нисколько не стѣсняясь, станетъ сѣтовать на то, что въ Римѣ свое общество не умѣетъ или не хочетъ бойко жить, обѣднѣло, сжалось, что безъ богатыхъ форестьеровъ и дипломатическаго корпуса въ Римѣ было бы чрезвычайно тихо и провинціально, что пріятныхъ салоновъ не то что уже для вечеровъ, а хоть для five о’сіоск’овъ въ чисто итальянскомъ обществѣ не насчитать и полдюжины.
Къ концу сезона, я слышалъ въ одной гостиной, у иностранцевъ, блестящую и безпощадную характеристику римскихъ свѣтскихъ женщинъ и вообще женщинъ здѣшняго высшаго класса. И эту прокурорскую обвинительную рѣчь произносилъ не французъ, не русскій и не англичанинъ, а итальянецъ — титулованный, свѣтскій человѣкъ, холостякъ, очень развитой, много ѣзжавшій по Европѣ. Онъ пріѣхалъ въ Римъ на весь сезонъ и до того времени не живалъ здѣсь по долгу. Поселился онъ въ одномъ изъ тѣхъ отелей Рима, гдѣ проводятъ зиму иностранныя колоніи. Онъ сошелся всего больше съ русскими фамиліями, и въ его оцѣнкѣ римскихъ салоновъ и дамъ мѣриломъ служили мои соотечественники и ихъ жены, дочери и сестры.
Произнесъ онъ какъ бы цѣлую «конференцію», очень образно, со множествомъ фактовъ, наблюденій, именъ, деталей. Свое время онъ биткомъ набивалъ, цѣлыхъ полгода, вечерними пріемами, визитами, балами, чайными журфиксами, перезнакомился со всѣми, что только есть въ Римѣ сколько-нибудь интересныхъ мужчинъ и женщинъ и продолжалъ постоянно сравнивать римскій свѣтъ съ космополисомъ разныхъ націй.
Эта картина, разыгранная въ лицахъ очень ярко и образно, показывала всѣ недочеты и изъяны римской свѣтской жизни. Бывалый холостякъ, сравнивая здѣшнихъ дамъ съ иностранками, особенно съ русскими, находилъ ихъ очень мало развитыми, и чѣмъ онѣ болѣе кичатся древностью своего рода, тѣмъ менѣе образованы. Не прощалъ онъ имъ отсутствіе блеска и граціи въ разговорѣ, ихъ малую привѣтливость и умственную ординарность. Представлялъ въ забавныхъ фразахъ — какую монотонную, скучную и безсодержательную жизнь онѣ ведутъ.
— Помилуйте! — восклицалъ онъ, расходившись. — Онѣ ничего ровно не дѣлаютъ! Ничѣмъ не интересуются, сидятъ по цѣлымъ днямъ у себя, въ холодныхъ, запыленныхъ своихъ палаццо. Вся ихъ жизнь сводится къ тому, чтобы одѣться къ четыремъ часамъ и ѣхать на Борсо и Монте-Пинчіо. Вотъ и все! Ихъ и сравнивать нельзя съ тѣми милыми англичанками и русскими, какихъ встрѣчаешь здѣсь въ обществѣ. Съ иностранцами римскій свѣтъ любезенъ тогда только, если они очень богаты. О! тогда онъ забываетъ о своихъ родословныхъ и бросается на обѣды и балы всякаго авантюриста, только бы онъ хорошо кормилъ и тратилъ сотни тысячъ на свои пріемы. И всѣ здѣшніе молодые люди только о томъ и мечтаютъ, чтобы подцѣпить милліонщицу-американку, чтобы позолотить свой гербъ.