Чествованіе Брандеса на этомъ обѣдѣ, послѣ котораго принта и депутація студентовъ и поднесла критику адресъ — показывало, что его достаточно знаютъ и цѣнятъ, по крайней мѣрѣ въ университетской и литературной сферахъ. Но французовъ всетаки знаютъ гораздо больше, и когда Брюнетьеръ или виконтъ Мельхіоръ де-Вогюэ заѣдутъ въ Римъ (Брюнетьеръ былъ въ началѣ сезона), то въ свѣтскихъ, особенно черныхъ, салонахъ съ ними носятся. И тотъ, и другой заигрываютъ съ Ватиканомъ и проповѣдуютъ возрожденіе католичества. Та среда, гдѣ я познакомился съ Брандесомъ, совсѣмъ другая: либеральная въ политикѣ, патріотическая и свободомыслящая.
Въ ней всего удобнѣе было знакомиться и съ «свѣтилами» науки. Но свѣтилъ въ Римѣ немного. Есть очень почтенныя имена на разныхъ спеціальностяхъ: археологи, историки литературы, натуралисты, члены медицинскаго факультета. Но напримѣръ, писателя-историка съ репутаціей старика Вилляри въ Римѣ что-то нѣтъ. Онъ, если хотите, сенаторъ и даже вице-президентъ сената — стало принадлежитъ столицѣ; но почти никогда не живетъ въ Римѣ, а сидитъ постоянно въ своемъ виллино, во Флоренціи.
Отъ него получилъ я нѣсколько рекомендацій къ людямъ, выдающимся по своей интеллигенціи — сенаторамъ изъ ученыхъ и публицистамъ, стоящимъ на виду, масонамъ, свѣтскимъ людямъ изъ дворянскаго круга, занимающимся наукой. Все эти люди серьезные, по-своему интересные; но живутъ они плохо, нѣкоторые очень заняты, если принимаютъ, то небольшой кружокъ. Самые талантливые лекторы въ Сапіенцѣ тѣ, о которыхъ я уже упоминалъ, съ прибавкою профессора Вентури, читающаго исторію живописи. Онъ недавно ѣздилъ въ Россію изучать нашъ Эрмитажъ, музеи и частныя коллекціи Петербурга и Москвы. Въ свѣтскихъ салонахъ и въ гостиныхъ средняго общества профессоровъ вы видите гораздо больше, чѣмъ, напримѣръ, въ нашихъ столицахъ, хотя университетскія лекціи мало интересуютъ публику, имѣющую вездѣ свободный доступъ.
Дамы ѣздятъ на чтенія въ Coliegio Romano, потому что тамъ бываетъ королева и туда приглашаются часто писатели съ репутаціей.
Писателей, сколько-нибудь крупныхъ, вы долго поищете въ Римѣ. Я старался знакомиться съ персоналомъ извѣстностей и съ кружками молодыхъ людей, стремящихся образовать новую школу. Въ Римѣ не живутъ тѣ романисты и драматурги, какихъ знаютъ за границей и у насъ. Римъ — совсѣмъ не центръ изящной литературы. Даже любимецъ парижскаго общества, увлекающій и нашихъ читателей, Габріэле д’Аннунціо — только тогда сталъ подольше оставаться въ столицѣ, какъ попалъ въ депутаты.
Съ нимъ меня познакомилъ одинъ изъ его ближайшихъ пріятелей, издававшій нѣсколько лѣтъ періодическій литературно-художественный сборникъ: «Convito» — де-Бозисъ — переводчикъ Шелли и греческихъ трагиковъ, самый убѣжденный защитникъ новыхъ идей, расширенія области литературы въ сторону, если не декадентства, то символизма и идейнаго творчества. Къ сторонникамъ этой школы и почитателямъ д’Аннунціо принадлежитъ и молодой писатель Ojetti, желающій создать себѣ имя и какъ критикъ, и какъ беллетристъ. Онъ природный римлянинъ, началъ съ портретовъ современныхъ итальянскихъ писателей и поддерживалъ полемику съ представителемъ школы реалистовъ — старикомъ Капуёна, романистомъ школы Золя и критикомъ того же направленія. Такихъ романистовъ въ Италіи зовутъ веристами.
Д’Аннунціо и Капуана судьба свела въ Римѣ точно затѣмъ, чтобы представить въ образѣ живыхъ писателей два лагеря: одинъ съ знаменемъ субъективнаго искусства, на подкладкѣ чувственнаго спиритуализма; другой — съ лозунгомъ трезвой художественной объективности, не льстящей ни моднымъ увлеченіямъ, ни извращеннымъ инстинктамъ всякихъ неврастениковъ и психопатовъ духа и плоти.
И личности этихъ писателей двухъ эпохъ и направленій очень похожи на ихъ произведенія.
Д’Аннунціо — литературный фешенебль, долго слывшій за опаснаго мужчину, въ жизни котораго было и будетъ много романовъ. Наружность его красивенькая, но испорченная фатоватыми усами, прической и всей манерой держаться — еще очень моложавой, кромѣ сильно порѣдѣвшихъ волосъ на лбу. Онъ небольшого роста, русый, всегда улыбающійся, говоритъ тихо, почти безъ жестовъ и безъ той энергіи и простоты, какая есть у большинства итальянцевъ. Обхожденіе его — вѣжливо-суховатое. Онъ очень избалованъ своей «всемірной» репутаціей, особенно тогда, послѣ пріема, какой ему сдѣлали въ Парижѣ, куда онъ ѣздилъ ставить свою пьесу «Мертвый городъ». Пьеса успѣха не имѣла; но автора ея «фетировали», какъ бы въ пику всѣмъ тѣмъ итальянцамъ, которые не любятъ д’Аннунціо. Въ Парижѣ теперь всѣ, въ свѣтѣ и въ академическихъ салонахъ, въ Figaro и въ кружкахъ декадентской молодежи сочувствуютъ всякой охранительной фразѣ и рисовкѣ; а д’Аннунціо и въ депутаты пошелъ съ желаніемъ засѣдать среди крайней правой. Въ Римѣ имъ занимаются вездѣ — и въ прессѣ, и въ салонахъ; но не любятъ его. Къ нему относятся съ явной брезгливостью, не столько къ писателю, сколько къ частному человѣку. Большинство критиковъ и рецензентовъ не признаютъ его. Въ прессѣ злорадно ликовали, когда получились депеши и корреспонденціи изъ Парижа о томъ, что его «Мертвый городъ» показался парижской публикѣ скучной, если не совсѣмъ нелѣпой вещью.