Не отъ него одного знаю я, что греческое высшее духовенство, да и простые священники и монахи, только формально держатся съ нами заодно; но въ сущности весьма недолюбливаютъ русскую самостоятельную церковь, находятъ ее полной разныхъ новшествъ, не одобряютъ обрядовыхъ особенностей, часто возстаютъ противъ нашего «концертнаго» пѣнія.
— Если бы греческіе іерархи, — говорятъ вамъ католическіе патеры, побывавшіе на Востокѣ,—не заискивали въ вашемъ отечествѣ, какъ въ самой могучей державѣ, отдѣлившейся отъ Рима въ своемъ исповѣданіи, они бы трактовали васъ едва ли лучше, чѣмъ своего рода схизматиковъ.
Провѣрить этого я не могъ, потому что не ѣзжалъ на Востокъ и не допытывался, какъ греческое православное духовенство смотритъ на русскую церковь. Но развѣ еще въ Московской Руси наши предки, бывая на Востокѣ, не находили, что греки, подъ турецкимъ игомъ, отпали отъ строгихъ обрядовъ греко-русскаго православія? Они называли ихъ даже «обливанцами».
Отъ парижскаго іезуита, ученаго о. Пирлинга, извѣстнаго и русской публикѣ, уроженца Петербурга, съ рожденія католика, я имѣлъ рекомендацію къ отцу Г., французскому іезуиту, занимавшему въ разныхъ городахъ Франціи кафедры въ коллегіяхъ своего ордена. Отецъ Г. жилъ года два въ австрійской Польшѣ, выучился тамъ по-польски, можетъ читать и по-русски. Когда я въ первый разъ посѣтилъ его, въ домѣ на улицѣ Ripetta недалеко отъ Piazza del Popolo, гдѣ живетъ много іезуитовъ (и въ томъ числѣ тѣ, кто составляютъ редакцію журналовъ Ватикана), на его письмен номъ столѣ лежала извѣстная книга священника Морошкина Іезуиты въ Россіи. Онъ жилъ въ Римѣ временно, работая въ архивѣ Ватикана по исторіи своего ордена. Предметъ его особенныхъ изученій: исторія изгнанія іезуитовъ изъ разныхъ европейскихъ странъ въ XVIII вѣкѣ и въ началѣ ХІХ-го. Стало быть, ояъ изслѣдуетъ и судьбы ордена въ Русской Имперіи, съ Екатерины до Александра I включительно.
Входя къ нему въ скромный номеръ, гдѣ стояли желѣзная кровать и простого дерева столъ, я вспомнилъ невольно всѣ тѣ ужасы, какіе Золя напустилъ въ свой Римъ насчетъ ордена, прибѣгающаго будто бы и къ отравленіямъ, даже въ послѣдніе годы XIX вѣка. Ко мнѣ навстрѣчу съ пріятнѣйшею улыбкой и протянутою рукой подходилъ одинъ изъ этихъ пугалъ, благообразный, съ открытымъ, гладко выбритымъ лицомъ, рослый, одѣтый въ сутану, съ беретомъ на головѣ,—въ комнатѣ было свѣжо, — съ тономъ и манерами говорить свѣтски воспитаннаго француза, профессора или прелата.