Популярная идеология придает вам колорит – викторианский «культ истинной женственности», который, как утверждается, не просто научен, но также продиктован самой наукой.
«Истинные самки» должны были быть благочестивыми, покорными и интересоваться только созданием семьи. В них мало страсти, и они не интересуются сексом даже после вступления в брак. Деторождение было супружеской обязанностью, которая должна была выполняться как часть священной клятвы, но без удовольствия и энтузиазма.
Теория полового отбора Дарвина перекликалась с этими идеями. Но при этом она была опасно противоречива, гораздо более противоречива, чем естественный отбор. Как мы выяснили в предыдущей главе, выбор самки стал ахиллесовой пятой. Предоставление такой эволюционной свободы слабому полу было как кость в горле для викторианского патриархата и сделало вторую теорию Дарвина неудобоваримой. Концепция полового отбора могла бы незаметно исчезнуть, если бы не британский ботаник, который примерно семьдесят лет спустя, в 1948 году, предоставил экспериментальные данные, подтверждающие гендерные стереотипы Дарвина и превращающие их в универсальный закон.
Последователем Дарвина был Ангус Джон Бейтман, молодой, но выдающийся специалист по генетике растений, который работал в Институте садоводства Джона Иннеса в Лондоне. Бейтман вынашивал амбициозный план легитимировать «общий закон» Дарвина о том, что самцы страстны, а самки застенчивы. Бейтман отметил, что Дарвин делал заключения о гендерных ролях, основываясь только на наблюдениях, но без эмпирической поддержки этот великий человек был «в недоумении» и не знал, как «объяснить разницу между полами». Добровольная задача Бейтмана состояла в том, чтобы доказать идеи Дарвина на практике.
Чтобы сделать это, Бейтман переключил свое внимание с растений на крошечных мух, которые, как по волшебству, появляются из ниоткуда и кружат вокруг гниющих фруктов. Drosophila melanogaster, скромная дрозофила, раздражающий вредитель для большинства плодоядных животных, но в то же время лучший друг генетика. Эти крошечные насекомые достигают половой зрелости за считаные дни, откладывают сотни яиц и, что самое важное, могут быть выведены в лаборатории для выявления очевидных генетических мутаций. Культивируемые штаммы мух с глазами странного цвета, вообще без глаз или с деформированными короткими крыльями действуют как заметные именные бирки, позволяющие проследить генеалогию.
Бейтман поместил 3–5 взрослых самцов и столько же самок, всех с разными физическими мутациями, в стеклянный контейнер и позволил природе взять свое: получился своего рода остров любви для мух-мутантов с гротескными кличками вроде Волосатое крылышко, Щетинка и Микроцефал (иными словами, «безглазая маленькая голова»).
Через несколько дней Бейтман проверил успевшее родиться следующее поколение, чтобы определить, кто с кем спарился. Все родительские мутации были гетерозиготными, это означало, что мутантный ген у всех мух был доминантным, а нормальный – рецессивным. Таким образом, базовая генетика Менделя показывает, что если бы, например, Щетинка и Безглазый спарились, у одной четверти появившихся на свет мух была бы жесткая щетинка от отца, одна четверть была бы слепой, как мать, одна четверть была бы одновременно щетинистой и слепой, и одна удачливая четверть была бы нормальной, без каких-либо мутаций. Используя этот основной принцип, Бейтман подсчитал, сколько потомства произвели на свет каждый самец и самка.
Чудовищная брачная вечеринка дрозофилы Бейтмана стала элегантным, хотя и несколько жутким способом изучения наследственности в дни, предшествовавшие тестам на отцовство и расшифровке геномов. Она позволила установить, кто кого оплодотворил, без необходимости наблюдать за брачными играми мух. Тем не менее это было весьма сложное дело, поскольку в общей сложности Бейтман провел не менее шестидесяти четырех экспериментов по спариванию. По опыту знаю, что работа с дрозофилами чрезвычайно утомительна, не говоря уже о ее липкости и вонючести. Длина дрозофилы составляет всего три миллиметра, поэтому проверка тысяч молодых особей на наличие щетинки или волосатых крыльев, должно быть, была колоссальной задачей даже для педанта, столь преданного делу.
Бейтман объединил результаты всех шестидесяти четырех экспериментов и представил их в виде двух основных графиков, которые отображали репродуктивную пригодность (то есть количество потомства) в зависимости от количества спариваний. Второй из этих двух графиков уже стал легендой, приведенной в миллионах учебников зоологии по всему миру. На нем всего две линии: одна для самца, которая резко по нарастающей устремлена ввысь и иллюстрирует, что большее количество спариваний равно большему количеству потомства, и другая для самки, которая поначалу поднимается совсем вяло, а потом выравнивается, демонстрируя, что самки ничего не выигрывают от спаривания с более чем одним самцом.