И тут до меня дошло:
- А ведь тот подонок, что... - слова дались с трудом, - что... ножом... моего сына... Он тоже здесь? - спросила провожатого.
- Да, - все также нежно и спокойно ответил он, глядя куда-то в атласный потолок.
Я решительно встала с пола. Сын вскочил, конечно, быстрее, поддержал меня.
- Отведите меня к нему! - скомандовала и поковыляла, неловко переваливаясь с ноги на ногу, но сурово, решительно, стиснув зубы и сощурив слезящиеся глаза. Мимо равнодушных, молчаливых статуй. Смешное, полагаю, зрелище.
А в груди вновь проснулась, поднялась и закипела, булькая зелеными тягучими пузырями, застарелая обида, злость, замешанная на бессилии. Убийственный отвар.
Думались самые разные мысли, жестокие, страшные, пугающие, хотя я их старательно приманивала, голубила и тешилась ими.
- Могу я... его убить? - спросила по дороге, снедаемая злостью. Не уверена, что хотела услышать ответ. Важно было задать вопрос.
Слова прозвучали неожиданно холодно и решительно, и все сжалось внутри, обледенело.
- Да, - безмятежно ответил провожатый. Ничто не могло смутить его. - Идемте, покажу чем.
Он вывел меня к двум столам. Они размещались как раз в центре, хотя я видела подобные в начале. От них ряды людей расходились по помещению спиралью, причудливым лабиринтом жизни.
На одном из столов, большом ольховом, лежали несколько красиво упакованных коробочек с подарками, цветы, да еще что-то. Я не запомнила - было не важно. На втором же, громоздились самые разные орудия убийства и пыток: ножи, топоры, капканы, пистолеты всех веков, шила и даже спицы. Черт-те что! Такая нелепица...
Я схватила с края первый попавшийся нож и быстро развернулась. Рукой махнула провожатому, чтоб вел дальше. Тот не отреагировал на мой откровенно хамский, бесстыже-злой жест - просто пошел дальше.
Я не смотрела на людей, мимо которых мы проходили, не следила, куда идем. Предстояла роковая встреча, и я готовилась, собирая в кулак волю и решимость. Внутри мерзко щекотало отвращение.
"Он это заслужил!" - повторяла про себя. - "Проклятый гаденыш убил моего сына!".
А острый нож, зажатый в ладони, придавал мыслям веса, тяжести...
Я хотела подойти и просто ударить подонка острием: слева в живот, ровно под ребро, - как он ударил моего Пашку. И боялась поднять голову, чтобы случайно не встретиться взглядом. Впрочем, не помогло. Я увидела ненавистные светлые локоны, задолго до того, как мы подошли. Реденькие волосенки легко растрепались по лицу, но, под ними на лбу виднелась глубокая морщина, какая-то горестная, нелегкая. У убийцы были серые пронзительные, но не злые глаза. Обычные такие, может немного грустные. И тонкие длинные руки с грубыми рабочими ладонями. Они висели словно плети. Разве такими руками можно убить?
Я посмотрела на свои сморщенные маленькие кулачки, побелевшие костяшки.
- Это ведь не он? - ухватилась за мысль. - Он ведь жив-здоров, попивает чаек с родителями, да баранками закусывает? - спросила нелепо.
- Это он, - уверенно повторил провожатый, а потом добавил, - Его карма, аура, душа... Называйте как хотите.
Я поджала губы, подняла над головой нож.
- У всего в мире есть свои последствия, - закончил мысль провожатый, - и у того, что здесь происходит - тоже. Ваши действия на нем отразятся. По-своему.
Слабо тряслась неверная рука. Я сжала артритные пальцы и решилась почти...
- Отвернитесь! - взвизгнула истерично, на выдохе, и скривилась от внутренней боли, от страха того, что должна была по своему разумению сделать.
- Не могу, - отвратительно спокойно возразил бомж. - Моя задача смотреть. У справедливости должен быть свидетель.
Я опешила.
- Справедливости? Свидетель?!
А в уме пронеслись слова сына: "Нельзя такое не замечать".
Не прав ты сынок, каждый второй слепнет в нужный момент, а потом зовет это справедливостью, возмездием, кармой.
- Так я затем здесь? - взвизгнула. - Чтобы восстановить справедливость?!
Всплеснула руками. Задрожал дряблый подбородок - я знаю, как жалко выгляжу, когда готова заплакать - так много слез за жизнь пролито.
- Справедливость?! - завизжала высоко и хриповато. В горле запершило. - Справедливо - когда б мой сын остался жить! А это разве справедливость?
Я потрясла рукой, обводя зал, вдохнула, открыла рот и захлопнула его снова. Что тут скажешь?!
Мужчина склонил голову на бок - на его лице впервые отпечаталось подлинное чувство. Ему было жаль меня. Жаль. Какая гадость!
И все же он сказал, тихо, печально, но отчетливо и безапелляционно: