Смеркалось, но, несмотря на недостаток света и блеклость красок, Маддокс необычайно заинтересовался. На росписи был изображен отрезок побережья, и, несмотря на условность, пейзаж напоминал часть пляжа близ Керуака. Однако больше всего Маддокса взволновали фигуры: по меньшей мере одна выглядела знакомо. Высокая, в капюшоне и с длинными, свисающими рукавами, она была той самой, которую Маддокс увидел накануне, и опять показалась ему плоской, возможно, из-за архаичной манеры письма. Вторая фигура, если ее можно так назвать, была даже страннее. Она сидела на корточках перед первой и наводила на мысль о чем-то гадковатом... жабе или жирной, расплывшейся рыбине. Что странно, эта фигура казалась хозяйкой положения, хоть и смотрела на высокую сверх вниз.
В Маддоксе проснулся азарт. Он вгляделся в роспись, пытаясь понять, что видит, но короткий октябрьский день стремительно угасал и к первому впечатлению добавилось немногое. На полузнакомой местности он обнаружил неожиданную деталь: то ли холмик, то ли рукотворную горку валунов или скальных обломков, по одной стороне которой шли почти незаметные слова и обрывки слов: "Qui peuct venir" и, чуть ниже, "Celuy qui ecoustera et qui viendra... sacri... mmes pendus...".
А еще под холмиком кучкой лежало что-то малопонятное. Возможно, это водоросли, подумал Маддокс.
Хоть он и был далек от искусства или археологии, находка вызвала в нем живой интерес. Маддокс чуял, что с загадочной росписью связана мрачная местная легенда. Было очень странно, что он увидел - или счел, что увидел - ту фигуру на пляже еще до того, как обнаружил настенное изображение. Маддокс не сомневался, что та не причуда его усталого ума, а шкатулка и заклинание в кармане - или чем оно там было - это подтверждали. У него родилась идея. Он решил сравнить между собой латынь на пергаменте и старинную французскую надпись и достал металлический ящичек из кармана.
- "Clamabo et exaudiet me". "Я позову, и он услышит".
Так могла бы начинаться молитва. Напоминало псалом.
- "Quoniam iste qui venire potest". - Ага! - "...qui peuct venir!..". - Что это? - "...sacrificium hominum...". - Боже! Как это понимать?
Над пустошью разнесся крик: далекие завывания той твари, которую Маддокс увидел на берегу...
Он навострил уши, но не услышал больше ничего.
- Собака, наверное, - сказал он себе. - Мда, вздрагиваю от всякого шороха. Так на чем я остановился?
Маддокс вновь опустил глаза на манускрипт, но даже за это краткое время, на которое он отвлекся, успело потемнеть. Пришлось напрягаться, чтобы хоть что-то разобрать.
- "E paludinis ubi est habitaculum tuum ego te convoco", - прочел он, медленно выговаривая поблекшие слова. - Вроде бы на фреске нет ничего такого. Странно-странно! "С блат, на коих живеши ты, аз звати тебе". И при чем тут "блата", любопытно? "E paludinis ubi est habitaculum tuum ego te convoco...".
Маддокс осекся. Вновь донесло тот жуткий вой, и издавала его, определенно, не собака. Он был довольно близко...
Не теряя времени на раздумья, Маддокс заскочил в алтарь и запер за собой дверь. За ней последовала вторая, на входе, после чего он проверил засовы на каждом окне в крошечном здании. Лишь тогда и только тогда он остановился и спросил себя, почему бросился в бегство. Его била дрожь, дыхание было частым и шумным. Маддокс понимал, что вел себя как истеричная старая дева... как пугливая школьница, и все же не осмеливался открыть окно. Уйдя в маленькую гостиную, он развел избыточно яркий огонь и попытался скоротать время до возвращения кюре какой-нибудь книгой из его религиозной библиотеки.
Маддокс был как на иголках, ему чудились чьи-то шаги - будто некое существо (он уверял себя, что это большая собака или козел) шаркало вокруг стен и под дверью... Наконец к его несказанному облегчению на дорожке к дому раздались быстрые, решительные шаги отца Ветье.
Той ночь Маддоксу не спалось. В обрывочных видениях он убегал от плоской твари в капюшоне, а однажды очнулся со сдавленным криком и еще долго дрожал после очередного кошмара, в котором споткнулся и полетел лицом вниз на что-то мягкое, холодное и подвижное: множество жаб! Наконец пришел зыбкий полусон-полуявь, в котором Маддокса преследовало неприятное ощущение, что в комнате есть кто-то еще, дышит и крадется, натыкаясь на предметы. Издерганный до предела, Маддокс попросту не нашел в себе духу протянуть руку за коробком спичек - боялся нащупать что-то другое, то, о чем не осмеливался помыслить.
Ближе к рассвету он забылся тяжелым сном, из которого его вырвал звук. Маддокс подскочил в постели, но не смог понять, то ли он его действительно слышал, то ли этот заунывный вой пришел из воспоминаний и кошмаров.
Во время завтрака Маддокс имел нездоровый, измученный вид и, сославшись на скверную ночь, попросил прощения за то, что не сможет продолжить работу над старинной стеной. День его не задался и проходил в унынии и тщетных попытках найти занятие в доме.