Подводы, облепленные Лефтвиджами, будто стаей мух, укатили прочь, и через какую-то пару часов констебль вернулся с карабинами. Пришла пора обследовать спальню.
- Засунь голову в дымоход, - приказал сержант.
- Помилуйте, да ни в жисть!
- Тогда захлопни варежку и не дергайся.
Они навострили уши, но не услышали ровным счетом ничего. Затем сержант подмигнул О"Хэллорану и нарочито громко так говорит:
- Да нету там ничего, померещилось им, мне и самому тут не по себе. Давай-ка воротимся в Данбойн и пропустим по рюмочке, а старый дом пусть сам с собой разбирается.
- Согласен, - отвечал констебль, и они потопали вниз, гремя своими сапожищами аки целый полк солдат, а внизу сели и стали разуваться.
- Как ни крути, - продолжал констебль, развязывая шнурки, - а я бы и впрямь не прочь оказаться в трех милях отсюда где-нибудь на пути в Данбойн.
- И я. Ежели б не мысль о повышении, духу бы моего тут не было.
- Я все думаю о призраках, - со шнурком в руках продолжал констебль.
- Ты давай, башмаки развязывай, - поторопил его сержант, - и не трусь, нет там никаких призраков. Призрак мальца в дымоход не затащил бы.
- Ишь как ты много о них знаешь, а по мне так с этим делом отцу Муни со святой водой должно разбираться, а не нам с ружьями.
- И как ты станешь заливать в дымоход святую воду? - оборвал его сержант.
- Шпринцовкой. Как же еще?
- Так, вышпринцовывайся из ботинок, не то шомполом помогу, и давай, следуй за мной, - отвечал сержант. - И смотри, чтоб тихо.
С ружьями наизготовку они двинулись наверх, крадучись, как тени, а в той комнате притаились по бокам от камина.
Какое-то время не было ни звука, только тик-так сержантских часов да тут-тук сердец. Затем раздался кашель. Какой-то неправильный кашель, не говоря уже о том, что шел он из трубы. Будто кашлял малый, который помер от жажды, а потом еще и полежал в печи для обжига кирпича.
Назавтра констебль сказывал, что его бы оттуда как ветром сдуло, кабы от того звука ноги не отнялись. Да и сержанту было немногим лучше, так они и сидели да молились, слушая: не раздастся ли еще что-нибудь?
Около часа ничего не было, а потом как зашумит, как заскребется - будто кошка ползет по водосточной трубе.
- Спускается! - заорал констебль.
- Еще бы ему не спускаться!
И на этих словах сержант засовывает дуло ружья в трубу и стреляет.
Позднее, на дознании, Рафферти говорил, что пальнул туда со страху, хотел ту тварь шугануть, а поди ж ты, подстрелил, как фазана. Ну и полетел он кубарем вниз, а когда на полу его разложили, оказался самый настоящий мужичок. Мелкий такой старикашка и коричневый, как паук. Лежит себе мертвехонек, весь от картечи как решето, а крови ни капельки, будто кукла картонная.
- Прикрой-ка эту рожу, - попросил констебль. И впрямь, рожа у него была такая, что просто слов нет. Поискали они, значится, чем его прикрыть, не нашли и перевернули рожей вниз. А потом опрометью бросились в Данбойн к тамошнему мировому судье.
Так вот, сэр, когда тот дымоход начали разбирать, сбоку нашли потайной закуток, весь заваленный костями, перьями, крысиными хвостами. Ни к чему особо о нем распространяться, просто скажу, что в нем не было окон, и сэр Майкл Кэри учинил его нарочно во времена строительства дома. Потом он стал там жить, к этому душа лежала, а потом окончательно в нем обосновался. Вот как вышло, что сержант завалил сэра Кэри, и выглядел тот лет на сто с лишком.
У старика была волынка, чтобы развлекаться и отпугивать жильцов, а по ночам он выходил искать в отбросах еду. Рассказывают, в комнате нашли детские кости, но, может, и брешут оттого, что он пытался затащить Пэта в дымоход... Но, ей-бо, с этого старика станется. Натуральный паук. Говорят, у него и лицо паучье было, да и руки-ноги не лучше.
Нет, жизнь он, наверное, человеком начал, но постепенно паук в нем взял верх. Вон, сэр, поглядите! Все, что осталось от дома. Одни стеночки за деревьями. Его подожгли, чтобы навечно покончить с той комнатой, и знай вы всю правду о ней, не стали бы винить тех, кто это сделал".
Henry De Vere Stacpoole "The Middle Bedroom", 1918
Перевод с английского: А. Вий
Эссе
Элизабета Левин
Об истоках и горизонтах нобелистики
Даже один человек может изменить многое,
поэтому каждый человек обязан пытаться.