...Возьмем на вооружение принцип Годара, о котором он, возможно, не говорил и даже не думал: быстрее и обо всем. Быстрее, еще быстрее, еще и еще, как будто в ускорении может проявиться новая реальность, как будто... А разве Эйнштейн ее уже не наметил? Ах, время, past perfect, где право, там и обязанность, зафиксируем принцип: движение способно производить побочные эффекты, не вытекающие из него напрямую. Поезд, летящий с доходящей до некоторого предела скоростью, меняет время, и если скорость способна производить подобные смещения, то логично допустить нечто большее от ускорения... Конечно, предел скорости, ничего быстрее света, параллельные в точку... Но разве не может мысль в мгновение узреть бесконечность, разве не способна за секунду представить одну единственную звезду за мириадом ей подобных, будь она и не триста тысяч километров от нас, а даже и там, куда никакая мера не дотянется? "Насколько адекватно представление?" - спрашиваете? Ах, стойте, друзья, не говорите философу о фактах! Нам стыдно и грустно, но некогда: в оркестровой яме вопросы устремленных на сцену партера или бельэтажа едва слышны, и нам куда важнее не сама сцена, а что за ней, в таинственных тенях кулис, и нам ли не первым узреть, когда начнет опускаться занавес?
Но еще раз повторимся, если когда-то об этом уже подумали: наша задача не в том, один или два сонма галактических связок бросить к ногам молодого студента, нам и узелка не развязать ни на одной из них, а в постоянном, можно сказать, вечно выдуманном, то есть констатированном человеческом изъяне тотального секондхенда, изъяне, от которого нельзя спастись, но можно спасаться, и никак не заурядность мысли толкает грустного полемиста на заведомо проигрышный диспут... Научная проблема - уютное кресло в зале, "главное, задуматься", - шутка, но априори "я есть" хранит покой ученого от выдуманности его вопросов: "мы не знаем того-то". Философ знает все и даже больше того, и потому ничего не знает, хотя и не имеет логического права на лозунг Сократа "Я знаю только то, что ничего не знаю!" Откуда он может это знать? Да и противостоит-то он тому, что есть и чего одновременно нет.
Повторения, словно капли по воде, сон серого дня. "А дальше что?" А дальше просвет! "Ты уверен?" - Друзья не устают, они не требуют от себя невозможного, им позарез требуется синица в руке. Да, я уверен, и хотя никакой синицы нет, но я знаю, куда ей лететь. Если видишь тучу, значит, за ней солнце. Дискурс? Да, конечно, но для него оставим пустую страницу, как еще один вызов тому, кто все прочел, минуту молчания по былым героям мысли и белый флаг солидарности с будущим...
...Как же медленно продвигается текст, перед бумагой стыдно! "Сколько, значит, уважаемый, вы сегодня написали?" - "А? Что? Написал? Да нет, то есть да, конечно. Ну вот, пожалуйста, четыре строчки во второй главе, пять исправлений на шестой странице и три на девятой. А, нет, еще вспомнил пару жизненных событий героев... Теперь все". - "Это за целый-то день, за который хирург делает четыре операции, кассирша в "Ашане" обслуживает сотни покупателей и сдает кассу на миллион, а летчик совершает два рейса по три с половиной тысячи километров каждый..." И тишина: мы, дескать, судить не беремся. И я молчу, сказать не смею. Не кричите на меня и уберите весы! Фашизм сжатых губ не добрее ворот Освенцима.
Жестокие воспоминания не дают мне покоя, прошлое рядом, его не прогонишь и не сделаешь вид, что его нет. Напрасно цветет на окошке "зеленый друг" - да, он выжил и приободрился, - вечно зеленый, он давно прощен за свою несвободу, ему не нужно страдать и мочить подушку слезами, он не торопится и не опаздывает к концу, он слишком зависит от человека, чтобы обижаться или прощать, мы с ним о разном думаем. Если бы еще тогда, когда все уже было ясно, и умные люди понимающе переглядывались, переписывались, в меру возмущались и слишком, слишком - не стоит жалеть наречие, - слишком надеялись, если бы тогда, сразу, по свежим кровавым следам догнать вора, что украл нашу свободу, если бы я... Но кто же его теперь догонит? "Мы пойдем другим путем", заученная с детства фраза магией присутствия освежает реальность, и безнадежная серость вокруг - "Оставь надежду всяк, сюда входящий!" - обрамляется по краю горизонта оранжевой полоской. "Трансцендентальное противоречие" - буквы еще не читаются, но полоска растет, и приближается ясное закатное солнце. Затравленно зыркает из угла запущенного сада мрачный причинный закон, он знает, на что не способен, и чувствует скорый конец, хотя и зубоскалит непонятому одиночке. Большая черная птица пронеслась над садом, и откуда-то возникшая тень скользнула по траве, по кустам, деревьям, по лицу смотрящего в небо. Кто сказал, что мысль только констатирует и открывает, а не творит? Мысль магична! У всякой перемены есть начало, и кто бы осмелился узреть неуловимую точку еще невидимого сдвига? Принято брать с середины, когда уже все ясно или, по крайней мере, расставлены ориентиры, где мускулистые рычаги впустую или предвкушая удачу, в тяжкой потуге пытаются сдвинуть огромное колесо. Все это, конечно, будет и даже есть, но еще спит, пока хитрые философ с художником мечутся по голым улицам и настраивают то, что другим не настроить. Они мчатся к вокзалу, не задумываясь, а есть ли он на самом деле, и там, конечно, оказывается ожидающий их поезд...