– Ну, раз так, то приступай немедленно! – судья улыбнулся девочке и стукнул своим молоточком по столу. – Так тому и быть! – рявкнул он, обращаясь ко всем присутствующим.
Суд постепенно превратился в какой-то пестрый комок, который кто-то быстро комкал, потом стало темно – а потом Бюргер проснулся.
Он лежал в больничной палате. Врач задавал какие-то вопросы, помнит ли он свое имя и кто он такой – да, он помнил. Он ответил. Оказалось, что он неделю назад упал в обморок, и с тех пор пребывал где-то между жизнью и смертью.
Жена плакала, дети балагурили, подшучивали над отцом, все как-то оживились – и Бюргер совсем забыл про свой сон. Напрочь. Ну – мало ли что может присниться? Ему иногда такая чушь снилась, что помнить все это было совершенно бессмысленно.
Но решение Суда, все-таки, вошло в силу – Бюргер понял это в первую же ночь.
Она к нему пришла – и стала говорить. Она рассказывала про себя, про маму, про маленькую сестру. Кем она хотела стать, когда еще была жива, в какие игрушки играла, о чем думала. Она говорила – а Бюргера разрывало изнутри. И каждый раз, когда он просыпался утром, он был растерзан в клочья.
Он уже привык. Он уже не боялся засыпать – напротив, принимал это, как должное. А она опять ему рассказывала про своих друзей, про день рождения лучшей подруги, про цветы, которые она собрала для мамы летом. Счастливые воспоминания чередовались воспоминаниями о страхе смерти. Как их с мамой куда-то повели, как маму заставили что-то копать. Как мама плакала, просила пощадить Лесю, говорила, что она еще маленькая… Как Бюргер смеялся…
Бюргер не мог понять, как он мог все это тогда делать. Может, им в еду что-то подмешивали? Ну, не может нормальный человек быть таким зверем…
Он привык к своему чувству вины, им была прошита вся его жизнь, как красной толстой нитью. Он научился с этим жить, и каждый вечер засыпал, понимая, что он это заслужил.
Так продолжалось каждую ночь, много лет. Но – внезапно все закончилось. Леся больше не приходила. Вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, Бюргер глубоко задумался – и решил выучить русский язык, поехать в Россию и найти сестру Леси.
Русский язык давался Бюргеру с трудом. Другая языковая группа, сложное произношение… Но Бюргер был упорен, и через год уже мог объясниться по-русски без особого труда.
Через пару лет Советский Союз распался. Границы открылись.
Чтобы найти сестру Леси, Бюргеру пришлось перелопатить все возможные справочники. В конце концов он решил сначала съездить в ту деревню, где жила Леся. Может, там кто-то помнит их семью…
Семен Иванович, пожилой мужчина, поначалу очень не хотел разговаривать с Бюргером – немец же. Семен Иванович сам воевал, и слышал, как немцы зверствовали в его родной деревне, но Бюргер ему что-то наврал про какие-то дальние родственные связи – и он сказал, наконец, где ему искать сестру маленькой девочки Леси, погибшей в войну.
В Новосибирске, где Ольга Павловна жила вот уже много лет, была весна. Теплый май, солнце, цветы. Дочь еще не вернулась из института, и на плите дымился борщ, когда раздался звонок в дверь. На пороге стоял опрятно одетый старичок и смущенно улыбался.
– Здравствуйте. Меня зовут Бюргер. Я…
– Я знаю кто вы. – Ольга Павловна прервала его, не дослушав. – Мне Леся снилась несколько раз, про вас рассказывала. Она просила вам передать, что вы прощены. Больше она вам сниться не будет, можете спать спокойно…
На столе перед Бюргером стояла ароматная тарелка борща. Ольга Павловна, подперев подбородок рукой, сидела напротив него и внимательно рассматривала человека, который когда-то целился им с бабушкой в спины, когда они убегали в лес. Из раскрытого окна был слышен детский смех, по радио рассказывали что-то садоводческое…
Старый Бюргер плакал.
Леонид АШКИНАЗИ
КОГО И ПОЧЕМУ НАДО ЖАЛЕТЬ
Иногда из сора растут цветы, иногда наоборот, но важно – что выросло. Не вижу ничего дурного в том, что случайно сказанное коллегой Е. К., кстати – автором ТрВ, натолкнуло вашего покорного слугу на некое рассуждение, которое я робко предлагаю вниманию Великого All’а.
Обсуждая статью некоего автора (в итоге не принятую), коллега гуманно заметила – он старенький, его можно пожалеть. Я взвился, как факел над газовым месторождением: за что? Жалеть надо не стариков, а молодых!
Те, кто прожил большую часть своей жизни в СССР, кто честно трудился на благо людоедского режима, кто голосовал за и не делал ничего против, – все подельники людоедов. И при эмиграции принимающая сторона должна была бы брать с них по символическому деревянному рублю – в погашение расходов остального мира на защиту от агрессии, потенциальной и реальной, военной и «мирной», экономической и пропагандистской, вежливой и хамской. Да, были те, кто выходил на площадь, были и те многие, кто копил материалы, кто писал книги и дневники, кто распространял книги и информацию, собирал архивы, пытался объяснять детям, почему ходит, втянув голову в плечи и так далее. Многое из этого оказалось важным или еще окажется важным для будущего. Очень трудно взвесить за и против, и уж точно – не призываю я к карам и санкциям.